Град похвал обдал теплом, пощекотал самолюбие. Таких слов Торшину никто не говорил, никогда, даже дома — в своей семье.

«От Феньки в жизни не услышишь. Она и слов таких не знает. Старики все время поучают, наставляют, журят. А эта приметила! Я сколько в правлении работаю, а что слышу — насмешки иль грубости. Редко когда кто доброе слово уронит. А ведь свои — земляки, сельчане. Вроде зубы боятся потерять, если похвалят», — подумалось тогда.

А Нина Николаевна продолжала:

— Вами, если честно сказать, жена очень дорожить должна. Ведь вы и трезвенник, и некурящий. По женщинам не ходите, спокойный. Даже не верится, что такие есть на земле.

— При троих детях уж какая выпивка иль курево? Хотя и я когда-то баловался. Но бросил. Жена попросила не вредить детям. Зачем лишнее? — засмущался Егор, польщенный тем, что и это баба знает. А о достоинствах своих послушать кто откажется?

— Да не смущайтесь, Егор! Я ведь правду говорю. Хотя румянец очень идет вам. Особо хороша у

вас улыбка. Вам об этом, наверное, не раз говорила жена?

— Ни разу! — признался Торшин.

— Скромничаете? Чтоб такой видный мужчина не знал о своих достоинствах? Это же просто недопустимо! Да вы посмотрите по сторонам, как на вас женщины смотрят! Разве можно это не замечать?

— Да будет вам, — опешил Егор от комплиментов, почувствовав себя совсем голым перед Ниной Николаевной, рассматривавшей Торшина в упор.

— Вы меня совсем не знаете. А говорите так много, вроде лучше в свете нет, — лепетал мужик обескураженно.

— Мы не первый день работаем вместе. Не думайте, что ничего не вижу и не слышу. Я не только анекдоты рассказываю. А и наблюдаю!

— Зачем? — испуганно насторожился Егор.

— Из человеческого любопытства. Устраивает? — спросила она, смеясь.

— Это ваше дело, — отмахнулся Егор и уткнулся в бумаги сконфуженно. Он не знал, что надо сказать, как вести себя в подобной ситуации. И растерялся от собственной неискушенности.

— Да вы просто прелесть, Егор! Второго такого во всем свете не сыщешь! — восторгалась баба. И Торшин, не зная, куда деваться, поспешил закончить работу и скорее уйти домой.

Нина Николаевна, прощаясь с ним, сказала, словно точку на разговоре поставила:

— Такие, как вы, любой женщине в награду. Имея вас, о другом счастье даже думать грешно!

— Где тебя черти до сих пор носили? — встретила нахмуренная Феня в коридоре. И добавила: — Дня тебе мало? Чего плутаешь, как барбос бездомный? Иль дел дома нет? Или о детях забыл? Сколько ждать можно?

— Годовой отчет делали. Не понимаешь, что это, не бурчи! Совсем запилила! — Он разулся у порога. И, наскоро скинув с себя одежду, повалился в постель.

— А ужинать? — удивилась Феня.

— Накормила уже! — отвернулся лицом к стене. И вскоре уснул.

Феня тогда обиделась. Она и не знала о разговоре мужа с бухгалтершей и потому не придала значения этому случаю.

Егор утром встал раньше обычного. Тщательнее прежнего побрился. Умылся до пояса. Потребовал белую рубашку, которую обычно надевал лишь по праздникам. Молча поел. И, сделав вид, что обиделся за вчерашнее, ушел на работу, не сказав жене ни одного слова.

«Чурка деревенская! Она еще отчитывать меня взялась! Нет бы спросила, пожалела, посочувствовала! Барбосом назвала! А за что? Вон баба под боком крутится! Образованная, грамотная! Не тебе чета! И гляди как хвалила! Лучше меня в свете нет! Раз она так считает, значит, в этом что-то есть! Просто так слов на ветер не кидают. И она не всякому такое скажет. Значит, и впрямь что-то есть во мне.