— Алиби? Господи, конечно, нет! Я был здесь один. Я понимаю, что поступил необдуманно, простите. Это действительно так важно?

— Да. — И Флавия объяснила почему.

Пока она говорила, Аргайл бледнел все сильнее.

— Так вы думаете, я зарезал этого реставратора, а для вас придумал историю, будто все это время работал и слушал музыку?

— Факты указывают на это.

— Наверное, — с несчастным видом промолвил он, — но я не делал ничего подобного. Я сидел здесь.

Аргайл пошарил в буфете Беккета, нашел бутылку граппы и налил себе полный стакан.

— Надеюсь, он простит меня, учитывая обстоятельства. — Он сделал несколько больших глотков и предложил Флавии выпить с ним, но она отказалась. — Получается, — произнес Аргайл после некоторого колебания и яростно поскреб макушку, из чего Флавия заключила, что его терзают мрачные предчувствия, — что я еще больше укрепил вас в подозрениях. — Он умолк, и она вопросительно взглянула на него. — Я собирался сказать вам: для полной ясности мне необходимо побывать в Лондоне. Я думал лететь завтра.

Аргайл с надеждой смотрел на Флавию.

— Лучшего времени вы выбрать не могли, — с сарказмом заметила она, — особенно если принять во внимание, что Бирнес тоже собирается лететь в Лондон завтра вечером.

Аргайл никак не ожидал такого поворота и совсем загрустил. На полу стоял забытый стакан с граппой.

— Значит, мне лучше остаться?

— Да. Но поскольку завтра я сама улетаю в Англию и смогу там следить за каждым вашим шагом, то, пожалуй, вы можете лететь вместе со мной. Но учтите: шаг в сторону, и вы за решеткой. Я не шучу. И не исключаю того, что вы все равно там окажетесь, если против вас появятся улики. Ну что, согласны?

— Наверное. Благодарю за доверие.

— Ирония здесь неуместна. Я вам не доверяю. Хотя мне трудно поверить, что кто-то мог подделать картину и потом упустить ее так бездарно, как это сделали вы. Пока у вас есть только одно оправдание — ваша глупость. И если бы не крупное везение, вы бы уже давно сидели в тюрьме.

Случается, говоришь совсем не то, что думаешь. В словесных баталиях Флавия иногда забывалась, особенно когда была чем-нибудь раздражена или утомлена. Вот и сегодня она находилась не в лучшей форме, и даже природная доброта, обычно проглядывавшая сквозь ее грубоватый тон, вдруг куда-то исчезла.

Аргайл, не привыкший к подобному обращению, возмущенно воскликнул:

— Я думаю, нам следует кое-что прояснить! Я никогда не утверждал, будто в церкви Святой Варвары висела картина Рафаэля, и приехал в Рим лишь для того, чтобы проверить свои догадки. Я никогда не делал заявлений относительно этой картины и не брался ничего доказывать. И что бы с ней потом ни случилось, я к этому не имею никакого отношения. Запомните это. И именно я, а не вы первым заподозрил, что картина может быть подделкой. Если бы не моя диссертация, над которой вы так насмехаетесь, вы бы сейчас ломали в отчаянии руки, думая, что потеряли шедевр. И еще: у вас нет против меня никаких улик. Если бы они были, я бы уже давно сидел в тюрьме. Поэтому не нужно вести себя так, словно вы оказываете мне большую услугу. И последнее: в настоящий момент я нужен вам куда больше, чем вы мне. Если вы полагаете, что можете найти картину без меня, пожалуйста, вперед! Но вы не можете. А я не собираюсь помогать вам, если вы будете постоянно меня одергивать и разговаривать в оскорбительном тоне. Понятно?

В целом речь получилась хорошая. Позднее, лежа в постели и обдумывая, как можно было сказать лучше, Аргайл был потрясен своим красноречием. Все было изложено просто, ясно, без пустых эмоций. Он был очень доволен собой. У Аргайла редко возникал повод для праведного гнева, и, как правило, нужные слова для достойного ответа приходили к нему лишь минут через сорок после инцидента.