Продолжай. Давай проанализируем его ответы, поймем, в чем тут суть, а после избавимся от него.
— Что? — вскричал Суинберн. — Избавимся? Что ты имеешь в виду?
— Вот он, инстинкт выживания! — провозгласил Дарвин. — Послушайте, Алджернон Суинберн, мы объясним вам программу наших исследований. И попросим вас ответить на вопросы. Пожалуйста, делайте это как можно яснее и подробнее. Начнем с нашей головы. Вам она не понравилась, но ваша критическая оценка основывается исключительно на эстетических критериях, которые не имеют никакой практической ценности. Такой размер служит для того, чтобы объединить два мозга в один. Вот это тело принадлежит Чарльзу Дарвину. То, что вы называете безмозглым автоматоном, когда-то было Фрэнсисом Гальтоном. Мозг этих двух людей был объединен, в результате чего появился четырехдольный орган с совместными психическими полями, что сделало возможным мгновенный обмен мыслями. На самом деле мы стали единым целым еще и для того, чтобы преодолеть языковые ограничения. Исчезла необходимость прибегать к помощи символов, чтобы изложить друг другу наши теории: мы связаны напрямую и без посредников. Искажение смысла или взаимное недопонимание полностью исключены. Тело Фрэнсиса Гальтона мы используем как конечность, потому что мы привязаны к устройству, которое создал для нас Изамбард Кингдом Брюнель. К сожалению, человеческое тело не в состоянии поддерживать два мозга без помощи особых механизмов.
— Подождите! — прервал его Суинберн.
— Я не спешу, — терпеливо заметил Дарвин. — Мы не собираемся проявлять нетерпение, ибо прекрасно знаем, как устроен мозг поэта, не обладающий способностью к научной логике. Мы понимаем, что такому сознанию присуща импульсивность, и готовы предоставлять информацию поэтапно, пока она не уложится в вашей голове в полном объеме. Да-да. Мы будем к вам снисходительны, Алджернон Суинберн.
Распятый, связанный, оглушенный шипением машин и выстрелами молний, Суинберн чувствовал себя как в ночном кошмаре. Страшное лицо Дарвина уставилось на него, Гальтон неподвижно стоял рядом, и огоньки вокруг его головы не переставая мигали. Вся сцена напоминала ожившую картину Иеронима Босха.
Борясь с внезапно нахлынувшей волной паники, Суинберн дернул головой и попытался упорядочить свои мысли:
— «Происхождение видов», ваш научный труд, сделал вас знаменитым… точнее, печально знаменитым… два года назад, — неуверенно начал он. — Церковь стала угрожать вам смертью, и вы скрылись, но вас уже многие знали в лицо и хорошо запомнили. И тогда над вашим лицом не нависало это жуткое возвышение. То есть я говорю про то, что вы не могли объединиться с машиной раньше 59-го года. А Брюнель умер в том же году, следовательно, он не мог создать это устройство.
Вновь раздалось мерзкое грохотанье.
— Поэт пытается логически мыслить, это делает вам честь! Но все гораздо проще, и решение лежит на поверхности.
— Да? — саркастически ухмыльнулся Суинберн. — Просветите меня.
— Брюнель, — позвал Дарвин, — выйдите сюда.
Слева от трона послышалось шипение пара, одна из машин внезапно отделилась от пола и с лязгом шагнула вперед.
Самый знаменитый и успешный инженер в мире, если, конечно, это действительно был Брюнель, вовсе не походил на привычный образ невысокого темноволосого человека с вечной сигарой в зубах. Он стоял на трехсуставных металлических ногах. Они поддерживали горизонтальное дискообразное шасси, на котором располагалось туловище, напоминавшее лежащий на боку деревянный бочонок, стянутый медными обручами. На каждой стороне бочонка находились куполообразные выступы, от которых отходили девять многосуставчатых рук, заканчивавшихся самыми разнообразными инструментами: от тонких штифтов до острых лезвий, от отвертки до молотка, от гаечного ключа до сварочного аппарата. |