Ведь сразу поняли, суки драные, что не поспорил он, не поссорился, не в драке убил. Из-за кисета, в крови валяв­шегося на полу, убил.

— Западло...

Ни слова в свою защиту Рома не сказал. Он как повер­нулся, тяжело дыша, дрожа всем телом, к вышедшим в там­бур, как стиснул ладонью теплую ручку заточки, так и стоял, словно ждал нужного слова или жеста как сигнала для атаки.

— Западло это, — донеслось наконец до его слуха.

Отвечать не стал, рванулся к говорившему, у которого

руки были заняты тем, что цигарку сворачивал, и воткнул заточку ему в сонную артерию, воткнул — и резко отшат­нулся, чтоб кровью не залило.

Второй привалился к стене, кусок бумаги и кисет с таба­ком выронил. Стоит — дрожит всем телом, чует, что смерть его пришла, твердит:

— Ты что, парень, ты что... мы так... Как сделал, так и сделал. Я ж не сдам тебя. Ты что?

Не стал с ним Рома спорить.

Ловко перехватил обоюдоострое лезвие заточки и бро­сил его в лицо второго.

И главное, ловко так: в раскрытый глаз вошла заточка лезвием. То есть так быстро все произошло, что второй по­путчик не успел веком моргнуть.

И то не сразу успокоился Рома.

От крови он зверел. И потому, наклонившись над тремя телами, еще раз десять, — не для верности, и так видно, что трупы уже, — для отдохновения души, для снятия напряга ударил в вялые тела бывших кентов.

Потом уж успокоился, вытер заточку о ватник одного из убитых, спрятал в рукаве. Поискал глазами кисет, нагнул­ся, поднял, развязал, высыпал содержимое на ладонь.

Удивился — табак.

Потом дошло — не тот кисет поднял. Подошел к перво­му из убитых им освободившихся из колонии зеков, поис­кал снова глазами в темном сумраке. Увидел, поднял, раз­вязал, высыпал на ладонь содержимое.

Не было в кисете золота. И рублей было немного, — так, на первый взгляд, на три посадки в ресторан. Все, что му­жик за восемь лет заработал. Было еще обручальное колеч­ко и портретик девочки лет десяти в ручной работы рамоч­ке. Хотел Рома рамочку взять — показалось, золотая, при­смотрелся — анодированная. Выбросил вместе с фоткой на грязный пол.

<style name="222">«Сарынь на кичку...»

В сентябре 1989 года Роман приехал на родину, в не­большой приволжский городок. На работу устраиваться не спешил, хотя в милиции, куда регулярно вызывали и торо­пили с трудоустройством, не дерзил.

Ухмыльнется, сверкнув фиксами, ощерится улыбкой набок, поклонится:

—  Извините, гражданин начальничек, не берут... Сами знаете, как к нам, полностью вставшим на путь исправле­ния, относятся в отделах кадров.

—  Я вот договорился, — хмуро, не доверяя льстивой улыбке Романа, бубнил свое участковый, — возьмут тебя на мебельную фабрику...

— Так я ничего руками делать не умею... И-ох, — изо­бражая полную растерянность, разводил руками Роман. — Руки-крюки, никакому ремеслу не обучены...

— Там тебя обучат.

— Я дерево не уважаю, у меня от него астма.

— Будешь учеником водителя автокара.

— Ну, если так, то конечно, — согласился, словно при­знав свое поражение, Роман.

— Ты только попробуй, — убеждал участковый. — По­пробуешь жить честным трудом, и другого чего уже не за­хочется.

— Это точно. Согласен. Буду учиться на ударника ком­мунистического труда.

— Эх, — сокрушенно покачал головой участковый, доб­родушный татарин Фазиль Гилялетдинов. — Времена та­кие, а то тебе бы за язык твой тоже знаешь чего было бы? Ты, главное, привыкай, есть такое, над чем и пошутить можно, а есть, как бы тебе объяснить, святые слова.