Удивляясь столь складным речам дурня, его накормили сладкими рисовыми шариками и стали думать, как отвадить тигра. Нашелся человек, предложивший вогнать в ствол несколько ножей, лезвиями наружу. Так и поступили. Когда тигр ночью стал лизать дерево, острая сталь впилась ему в язык и разрезала его на куски. Тигр взвыл от боли и, обливаясь кровью, с ревом кинулся прочь. Больше он там никогда не появлялся.

Кальпаврикша же начала сохнуть, плоды ее сморщились и упали наземь, и вскоре пальма превратилась в обычное дерево, невзрачное и нестрашное. От ее прежних огромных корней осталась только котловина в склоне горы Дейгин. Над княжеством Гадхара вновь засияло солнце, заколосились поля, налились соком луговые травы. И жители вернулись к повседневным трудам и заботам, славя Индру, Асура и Катара.

Заканчивая свою повесть, баронский сын едва ворочал языком — три меха крепчайшего лианового настоя опустели к тому времени.

— Вендийцы глупы, — заключил Рогар, грозя кулаком в пространство, — такое дерево загубили… А могли бы владеть миром!

— Глупы, — согласился киммериец, в глазах которого уже плясали зеленые эльфы, — надо было сожрать орехи и возжелать могущества.

— И еще вендийцы трусливы, — разливая вино по бороде возгласил баронский сын, — что бы сделали мы, тауранцы, с тем тигром? Мы бы пошли и разрубили его на куски.

— А мы, киммерийцы, вырезали бы ему печень и скормили собакам, — добавил Конан.

Страж кальпаврикши уставился на северянина немигающим взглядом, в бороде его блеснули оскаленные зубы.

— А знаешь ли, варвар, кем был тот тигр? — спросил он.

— Он был хищным полосатым зверем, — предположил Конан и потянулся через стол за мехом.

— Он был самой Хали, принявшей образ хищного полосатого зверя, — возгласил Рогар. — Она умеет обращаться в разных тварей. В кобру, например. На кого эта кобра глянет, тому, точно, конец. Но в тот раз Хали приняла облик тигра, чтобы лизать дерево. Потому Богиню Смерти изображают иногда с разрезанным языком.

— Выпьем за ее язык, — сказал Конан.

— Ты святотатствуешь, — сказал сын барона, — я буду с тобой биться. Ты меня убьешь. Мне надоела эта дыра. Хочу в Сады Индры, к небесным девам.

— Я не стану тебя убивать ради какого-то недозрелого ореха, — запротестовал киммериец. — Потом, мы еще не все допили.

— Святотатствуешь, — повторил Рогар. — Золотой Плод, хоть и невзрачен с виду и вызревает раз в десять лет, желание исполнить может. Правда, не сразу. Его надобно съесть, а через три дня встать лицом к статуе Богини Смерти и громко что-нибудь возжелать.

— Почему через три дня? — спросил Конан, оторвавшись от меха.

— Ну, можно через один или пять, но не более седьмицы. На восьмой день действие плода заканчивается.

— А жрецы чего же им не воспользуются? Или желаний нет?

— Да кто их знает, — хохотнул тауранец, — сдается мне, у них давно все отсохло, кроме носов горбатых.

Он помрачнел, прикончил содержимое четвертого меха, потом сказал:

— Не люблю я их. Знаешь что, киммериец, давай сорвем Золотой Плод и попробуем унести ноги — может, вдвоем получится. Подаришь его своей Жазмине, будете жить счастливо и умрете в один день. А я отправлюсь в Тауран с наследством разбираться — пусть Сады Индры провалятся в Нижний Мир вместе со всеми своими девами…

Предложение пришлось Конану по душе.