Жену мага Джеймс не запомнил. Недостойно дворянина пялиться на даму, словно уличный зевака. Ну, рыженькая, средних лет. Фигурка пышная, но с талией. На любителя. Наверное, провинциалка, сумевшая посредством брака перебраться в столицу. Тоже магичка?

    Вряд ли.

    Слишком простовата на вид.

    Оставив Ахмета размещать новоприбывших со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами, он покинул двор пансионата. Миновал коновязь – точнее, верблюдовязь, если судить по количеству горбатых великанов, меланхолично жующих жвачку. Подмигнул хорошенькой служаночке, несущей полный кувшин так, чтобы подчеркнуть крутизну бедра; в ответ получил игривую улыбку…

    И пошел отдыхать дальше.

    Отдых, положа руку на сердце – занятие чрезвычайно утомительное. Иной предпочтет суровую долю круглосуточного лесоруба, лишь бы не прилечь на тахту в окружении невольниц и сладкозвучных чангиров. На тахту, судари вы мои, раз ляжешь, два ляжешь, и не встанешь, и лес рубить не захочешь; смотришь, а жизнь пролетела мимо.

    Так и провалялся все бытие напролет, сунув розу за ухо.

    Ни тебе соленого пота, ни пальца, в спешке отрубленного топором, ни попреков жены, ни плача малых деток, ни болей в спине, ни бессонницы, ни сведения вертких концов с концами, ни честной нищеты в старости, ни общей могилы, залитой известью…

    Ужас!

    А что поделаешь?! – иногда приходится и отдыхать, чтоб его…

    Вот и Джеймс Ривердейл со всей ответственностью ринулся в душистую купель кейфа. Затесавшись в толпу ценителей у здания суда, около часа любовался вертящимся дервишем. Когда Джеймс подошел, дервиш уже вертелся; когда уходил, дервиш еще вертелся. Похоже, до единения с Абсолютом дервишу оставалось лет двадцать. Полы одеяний святого человека кружились с механической равномерностью, шапка из войлока стояла столбом.

    На шапке сидел голубь и чистил клювом перья.

    Кое-кто из зрителей от зрелища начал впадать в гипнотический транс, рассказывая соседям стыдные истории из своего детства и умоляя простить грехи. Таких били палками и гнали прочь.

    С веранды духана "Слезы гуля" Джеймс некоторое время глазел на дворец Салима I, в юности – погонщика мулов, в старости – сотрясателя Вселенной и основоположника баданденской тирании. Дворец в этом году начали реставрировать, и на стенах копошились люди с инструментами.

    Толку от их действий на первый взгляд не наблюдалось.

    Вняв рекомендациям говорливого духанщика, он изменил обычным правилам и вместо кебабов угостился пловом с зернышками граната, жареной требухой и огненно-острой кюфтой с горохом. Трапезу Джеймс запивал ледяным джаджиком – кислым молоком, заранее подсоленным, куда повар мелко накрошил огурцы, чеснок, фенхель, чабрец и мяту.

    Затем растянулся на ковре, покрывавшем нары, и два часа дремал.

    Снились воинские подвиги.

    Много.

    Проснувшись, он спустился к набережной, где царствовал старик-макамбер, рассказчик плутовских баек-макам. Вокруг старца ахали и смеялись слушатели, большей частью приезжие.

    – Опрокинул я чашу дремоты, ехал я по горам и болотам, на ките плыл по морю, на орле парил в небе, – трещал макамбер, не переставая, – почерневший от горя, весь в заботах о хлебе…

    Джеймс не без удовольствия выслушал историю о хитроумном воре и трех красавицах, о хитроумном воре и хлебопеке, о султане Цимахе и хитроумном воре, а также о восьми хитроумных ворах, хваставшихся своими подвигами в темнице. В конце последней макамы он поймал за руку юного карманника, судя по внешности, внука макамбера, насладился его мольбами, зарифмованными в стиле "лубья", и отпустил.