Уже обрушились обходные настилы, подломленные тяжестью дравшихся врукопашную калмацких и русских воинов. Вражеские лучники уже оседлали забрал  и лупили стрелами без разбора в своего ли, в чужого, одурев от запаха и обилия крови.

Русские каким-то чудом сдержали натиск и даже принялись теснить калмаков к воротам, а те уже трещали и прогибались под натиском новых сил противника, но пока стояли: спасали решетки из кованых полос железа.

Тут совсем близко ударили пушки. Калмаки, воспользовавшись сумятицей под стенами острога, перетащили, прикрывая щитами, несколько пушек поближе. Свинцовые ядра рванулись вперед, проламывая стены, пробивая бреши в частоколе. В образовавшиеся проломы ринулись конники. Озверевшие от уколов шпор, запаха крови, злые косматые лошаденки заплясали, закрутились под всадниками перед вторым рвом.

– Эх-х-ха! – со звериным восторгом орали кыргызы, прижимая к бедрам хищно нацеленные острые копья. Задние крутили над головами тускло сверкавшие клинки. Тяжелые стрелы и болты самострелов лущили доспехи, как горох, не щадя ни лошадей, ни их хозяев. А сзади ополченцы замкнули круг телегами и возами с сеном. Еще мгновение – и дрогнет кыргызская конница, зажатая с двух сторон обезумевшими в схватке орысами. Враз вспыхнуло сено, охватив всадников огненным кольцом. Вздыбились, захрапели кони. Рухнули в ров конники, сбитые русскими копьями и стрелами.

Но тут сквозь проломы в частоколе, сквозь порушенные ворота налетела подмога: ойратские нукеры, спешившись с коней и рубя мечами и топорами направо и налево, бросились на ворота второго тына и буквально снесли их, навалившись толпой, орущей и визжащей, уже ничего не видевшей под ногами и окрест.

Створки медленно повалились, подминая и давя русский служивый люд, тех, кто рвал жилы и, оскалившись от страшного напряжения, держал, держал ворота и не устоял под напором озверевших ойратов и кыргызов, что перли уже в раззявленный пролет. Теснясь и толкаясь, они сбивали друг друга с ног, падали, не успевая встать, а по ним, как по мосткам, уже бежали другие, но очень похожие – в пестрых халатах, с круглыми щитами, со страшными окровавленными лицами и распахнутыми в диком реве ртами. И, не вмещаясь в узкий пролет, перетекали через частокол, будто жидкая опара через край ушата у нерадивой хозяйки. И через миг-другой пестрое клокочущее месиво уже бурлило на узких улочках посада, вытесняя его защитников по горе вверх, под стены крепости…

Узкоглазый дух степной войны Хара Моос бок о бок с чудовищным Лао-Mиao буддистских кумирен сцепился здесь с рыжим и бородатым Перуном, а может, с русым и голубоглазым Сварогом. Русский мат слился с ревом тысяч глоток, вопивших «Й-а-а-а-а!». Так почти тринадцать веков назад вопили и верещали грязные варвары Аттилы, захватывая один за другим города Европы…

Мирон все порывался броситься вниз на подмогу оборонявшимся, но Сытов всякий раз хватал его за шиворот и с неожиданной силой отбрасывал назад и гудел сердито, что еще не время, что негоже цареву посланнику совать голову в эту бойню и что-то еще яростное, непонятное сквозь неистовый грохот и гул боя. И князю оставалось только махать со стены саблей и кричать от бессилия. Ведь даже Захар, забыв о хозяине, давно был внизу, живой или мертвый, но там, где люди дрались так, будто от этого зависела не только их жизнь, но жизнь всего сущего на земле.

* * *

Сверкая кирасой под рваньем кафтана, на башню поднялся воевода. Руки его и подол были в крови, волосы слиплись от пота под шлемом, который он сдвинул на затылок. Следом появились казачьи сотники, стрелецкий майор и предводитель ополчения – купец Старомыслов.