Мирон смотрел на сотни юрт и шатров, разбитых внизу, на кибитки, на дымки костров: там на вертелах уже жарилось мясо, а в котлах кипела жирная похлебка. Запахи поднимались вверх, кружили голову. Мирон вспомнил, что не ел с утра, но не мог уйти с галереи, словно от его ухода зависела участь города.

– Не-е, сегодня ойраты на приступ не пойдут, – послышался голос Сытова.

Мирон оглянулся.

– С чего вы взяли? – спросил сердито. – Может, они перед сражением сил набираются.

– Не скажите, – с довольным видом покачал головой Козьма Демьяныч. – Оне голодными приучены воевать, чтоб в кишках пусто было. Да и брюхо легкое к земле не тянет.

Мирон хмыкнул и отвернулся.

В осадном таборе ржали кони, громко переговаривались, суетились люди в желтых, зеленых, синих халатах. Лязгали доспехи и оружие. Сверкали шлемы, украшенные разноцветными султанами, отсвечивали зерцалами красные и черные круглые щиты. А вдали, на холме, куда ни стрела не долетит, ни пуля, ни пушечное ядро не достанут, взгляд выхватил пять или шесть высоких шатров – зеленых и желтых с позолотой, в окружении хвостатых знамен и стягов. Двойной ряд кибиток, поставленных вплотную друг к другу, отделял шатры от остального лагеря.

«Ханская ставка», – подумал Мирон.

Впрочем, немудрено, что он догадался об этом без подсказки Сытова. Сновавшие возле шатров всадники в богатых, расшитых золотом халатах, надетых поверх доспехов, явно были или свитой, или стражей хана Равдана.

Подступала ночь, а враг пока не предпринял никаких действий. Только в ставке Равдана глухо ухнула пушка, а следом над самым высоким шатром взметнулся полосатый флаг.

В остроге посчитали это сигналом к атаке. Отчаянно задудели рожечники, бросились к бойницам стрельцы и казаки, замерли возле орудий пушкари, ожидая команды от старшего канонира «Пали!». Натянули тетивы лучники, и разложили перед собой тяжелые болты самострельщики.

В стане врага громко загалдели, заметались воины, но и только, ничего знаменательного не произошло.

Стемнело. Ветер размел облака, и поднялась над горами и степью луна. Над всей необъятной Сибирью, наверно, полыхала она – огромная, пунцовая, окутанная черными клубами зловонного дыма.

Осадный табор понемногу затихал, но острог не засыпал долго. Скупо тлели в избах и клетях горнушк  да жирники, и погасли только под утро. Перед рассветом, когда немилосердно хочется спать, стража на башнях с рвением принялась выкрикивать славу сибирским городам.

– Сла-авен!.. – кричал невидимый в смрадной мгле стрелец, постукивая прикладом самопала в бревенчатый настил караульни. – Славен город Тобольск!

– Сла-авен город Томск! Сла-авен!

– Славен город Краснокаменск…

– Славен город Кузнецк… Тюмень… Иркутск сла-авен!..

В железных корчагах, отсвечивая кумачом, горела, бросаясь искрой, смолистая щепа. Боевые факелы освещали дрожащим светом крепостные стены и башни. И вдруг забухал набатный колокол…

Забегал, засуматошился острог. Но сотники и десятники быстро навели порядок, грозными окриками заставив проснуться боевой дух защитников города. На стены бежали служивые; вылезло из шатров, шалашей, из-под телег все посадское ополчение.