Мирон смерил его негодующим взглядом. Но потребовал:

– Одежду мне! Не пойду же я нагишом по крепости?

* * *

Воевода, бледный, со слипшейся от пота бородой и сбитыми в колтун волосами лежал на лавке под иконами в приказной избе. Кафтан его, набухший от крови, валялся на полу. А крепостной лекарь суетливо накладывал корпию на рану. Но, похоже, даже не часы, а минуты воеводы были на исходе. Лицо его приобрело землистый оттенок, он часто дышал и лишь иногда открывал глаза и обводил бессмысленным взором служивых, толпившихся у порога. При виде Мирона они расступились, пропуская его вперед.

– Иван Данилович! – тихо позвал князь. Вид Костомарова сразил его, и он позабыл об оскорблениях, которые сутки назад обрушил на него воевода.

– Мироша? – Глаза раненого открылись, и он глянул вдруг на князя с тем самым выражением, хитроватым и одновременно вопросительным, с каким встретил его, казалось бы, совсем недавно на плотбище.

– Я! – ответил Мирон и шагнул к лавке. – Чего вызывали?

– Проститься хочу!

Воевода прижал ладонь к животу, приподнял голову, но лекарь придержал его за плечи и укоризненно произнес:

– Лежите уже, пока кишки не растрясли!

Воевода насупился, но повиновался и снизу вверх посмотрел на Мирона:

– Каяться не буду! Уверен, Тайнашка из-за тебя сбежал!

Мирон сердито фыркнул, но воевода слабо махнул рукой:

– Одно скажу: кончится эта куролесица, в Москву не возвращайся. В случае чего, найдется кому сказать, что тебя медведь задрал или кыргызы прикончили. Пойдешь острог строить на кыргызские земли под самый Саян-камень, чтоб их сакм  на Краснокаменск перекрыть. Да и тамошние народцы надо под власть государя привести. Горная тайга шибко богатая, зверя много! Хороший ясак соберем! А еще говорят, там золота – целые россыпи. Мох поднимай – и бери…

Мирон, нахмурившись, молчал, и тогда Костомаров смерил его тяжелым взглядом.

– Чего замер? С перепугу, что ли?

– С какого перепугу? – Мирон гневно раздул ноздри. – Кто вы такой, чтобы за меня решать? Я подчиняюсь только Петру Алексеевичу…

– Эх-ма, – вздохнул воевода, – где Петр Алексеевич, а где ты? Здесь у меня верховная власть! Как порешу, так и будет! И все ж ты сын моего боевого товарища. Не могу я тебя на муки выдать…

Он снова махнул ладонью, на этот раз повелительно, тем, кто толпился у порога, заставив их отступить за дверь. Даже лекаря отправил вон грозным движением бровей.

Теперь они остались одни. Лицо у воеводы осунулось, черты заострились, но смотрел он сурово. И слова его звенели, как кузнечный молот, отбивавший стальную заготовку.

– Скрывать не стану, в извете государю много чего наплел, ибо боялся, что подведешь меня ревизией под монастырь. А теперь у меня только один судья. Его суда страшусь! И потому решил спасти голову твою молодую да маненько дурную! Больше ничем не смогу помочь, только отправить тебя на строительство острога. До тех мест напрямую верст этак триста пятьдесят по степям да нехоженой тайге. Царев конвой туда не сунется! Отсидишься там приказчиком, а после видно будет… Али Ромодановский помрет, али… – он хитро прищурился. – Ничего! Бог не выдаст, свинья не съест!

– Иван Данилович, – Мирон опустился на лавку у противоположной стены. – Какой острог? Я ничего в том не смыслю.

– С тобой знающие люди пойдут! Их, главное, крепко в узде держать!

– О чем вы говорите? – вздохнул Мирон.