Смех заглушил Никишкины байки. Просмеялись и снова взялись за чарки.

– Острог ставить, што ль, податься? – уставился на кабатчика неморгающим взглядом Петро. – Ондрюшка Овражный меня знает. Мы с ним спина к спине на валу бились.

– Смекаю, какой из тебя строельщик, – ехидно захихикал Никишка и посмотрел на кабатчика. – Топор хоть раз держал в руках? Не им ли ухо оттяпал?

Кабатчик тоже засмеялся, а Новгородец досадливо отмахнулся, как от назойливой мухи.

– Ох, Черкас, сгубит тебя твой язык! Болтлив ты безмерно, – сурово оборвал его Фролка. – Добры слова слухай да на ус мотай. А язык держи за зубами.

Распоп откинулся затылком на стену. Глаза его вприщурку наблюдали за слабым пламенем догоравшего огарка.

– Эх, жизня человечья, вспыхнет и прогорит. У одного с искрами, у другого с чадом, а у третьего не прогорит, а протлеет, так что никто и не заметит… – Он перекрестился на тусклые, закопченные образа в красном углу: – Храни мя, Господи, от нечисти полевой и боровой, мчажной и овражной, домовой и банной, от худой и справной…

Фролка трижды сплюнул через плечо. Его содружники молча следили за ним. Юрата зажег еще один жирник и присел рядом, выставив штоф вина – от себя. Жидкий штопор вонючего дыма потянулся к потолку…

Но тут снова хлопнула дверь за спиной. Мужики, как по команде, вздрогнули и дружно оглянулись.

В кабак вошли двое. Подошли к стойке. Юрата поспешил к ним.

– Кажись, Ондрюшка заявился, – тихо сказал Гаврила. – Он же навроде кабаки не жалует? А с ним кто? В немчурском платье?

– Вящий энто, Мироном кличут, – пояснил Петро. – Царский человек! Ему покойный воевода наказал острог на Абасуге поставить.

– Рожа энта мне знакома, – хихикнул Никишка, – тока какой ему острог ставить? Он в Сибири без году неделя! Его ни мошка, ни клещ покудова не жрали.

– Пасть сомкни, – посоветовал Петро и махнул рукой посмотревшему в их сторону Андрею. – К нам подваливайте, господа хорошие!

Андрей и Мирон подошли, устроились за соседним столом. Юрата принес на подносе две чашки наваристых щей, полкаравая хлеба, миску хариусов и выставил штоф вина – от собственных щедрот. Андрей смерил его тяжелым взглядом:

– Убери зелье! Несподручно нам!

Юрата быстро исполнил приказ и, пригорюнившись, присел рядом с Гаврилой.

– Далеко людей ведешь, Ондрюха? – осторожно спросил Петро. – Може, место в лодке и для меня найдется?

Андрей и Мирон молча хлебали щи и вопроса словно не слышали. Мужики переглянулись. Штоф на их столе был уже наполовину пуст. Никишка потянулся к нему, но Фролка шлепнул его по руке, и тот быстро отдернул ладонь.

Андрей зачерпнул остатки щей, шумно втянул их в рот и, отложив ложку, расправил пальцами усы.

– А тебе что за дело? – спросил он, посмотрев на Новгородца исподлобья.

– Так настоящему казаку сиднем сидеть скука смертная. На одном месте тока пень растет, да и тот гниет, – почесал лохматый затылок Петро. – Расшива с товаром сгорела, что нам остается? А ты, бают, далеко людей водишь, но всех обратно вертаешь.

– Неправду бают, – скривился Андрей, – не всех вертаю. Но коли кто помрет при мне, того хороню по-христиански, как Бог велел. Просто так православну душу в чужбине не оставлю. – Он помолчал мгновение. – Тебя, Петро, возьмем. Ты корабельщик знатный. По солнцу на обед пойдем. А там по реке сплошь луд  падуны, шивер  Хороший кормщик завсегда требный.