Мирон молча перевел взгляд на Сытова.

Тот засуетился.

– Мирон Федорович! Тут тако дело, – он снял шапку и принялся мять ее в руках. – Это Олена! Може, помните? Исподнее постирать вам отправлял. Возьмите ее в стряпухи. Она женка крепкая! Сама за себя постоит! Ей что фузе  что лук со стрелой. Зверя в глаз бьет.

– Женок я не беру, – рассердился Мирон, – от них один разлад. А мне не надобно, чтоб служивые дрались из-за бабы.

Сытов скривился.

– Олена погоды не сделает. Зато вы всегда в пригляде будете! Постирать, покашеварить. Да и… – он хитро прищурился. – Мужику без бабы, что горшку без ухвата!

– Козьма Демьяныч, – оборвал его Мирон, – говори прямо, что задумал? На кой ляд мне твоя девка сдалась? Пользы от нее на грош, а мужики взбесятся, на лоскутья порвут и меня, и ее.

– Правда ваша, – погрустнел Сытов. – Моя энто девка, зазноба давняя. Тока Степанида пронюхала и грозит мя смертным боем забить, коль не отправлю ее из острога. Глянь-ка, что с утра сообразила! – И, повернувшись левым боком, показал глубокую царапину под ухом. – Грит, на вилы вас обоих вздерну! А она вздернет! Сил и ндрава хватит! Так что возьми Олену. Девка она справная. – И приблизившись почти вплотную, прошептал: – Сладкая, рачивая (страстная)! Али не помните?

Помните? Какое там! Мирон выругался про себя. Сытову он не слишком верил. Может, и впрямь от полюбовницы решил избавиться, но и догляду к нему приставить. Но какой прок от догляды, если поплывут они завтра за тридевять земель и неизвестно когда вернутся в Краснокаменск? Если вообще вернутся…

– Я тут кое-че принес в дорогу, – засуетился Сытов, приняв его молчание за согласие. – Муки полпуда, толокна фунта три, мясо воловье копченое, хлебов две ковриги… Тока рядом с собой посели, а то мужики ссильничают.

– Не могу я ее взять, – взмолился Мирон, стараясь не смотреть в сторону Олены. – Говорю же: распри из-за бабы пойдут, драки. Вся затея насмарку!

– А ты не бойся за меня, – подала голос Олена и, подхватив узел, подошла к ним. – Не возьмешь, и то славно! Обойдусь!

Сверкнув глазами из-под платка, она расхохоталась. А Мирон, как ни силился, не мог отвести взгляда от высокой груди и тонкой полоски белой кожи между платком и воротом рубахи. Боже, как давно у него не было женщины!

– Ладно, пойдешь с нами! – буркнул он. – Но с уговором: мужиков не задевать, глазами не играть!

– Можа, ее в мужицкое платье переодеть? – подал голос Сытов.

Но Олена захохотала пуще прежнего.

– Под каку рубаху и порты подобну лепоту прятать? – и приподняв груди, опустила их, смерив бесстыдным взглядом Мирона. – Мигом раскусят!

– Нет, переодевать не будем! – ответил Мирон и подумал, как рассердится Овражный, когда узнает про девку. Но ничего не мог с собой поделать, хоть и знал – отвратная баба Олена, бесстыжая, и, верно, не один Сытов ею всласть попользовался.

– Я туточки, на лодке побуду до зари, – Олена прищурилась, – сторожить буду. Ты не боись, я от хозяина таежного отбивалась, от медведушки, а от какова отметника и вовсе отобьюсь!

И выхватила откуда-то, Мирон даже не заметил, то ли из-под юбки, то ли из узла, длинный нож, остро заточенный на оба лезвия.