Изменить размер шрифта - +
Речь идет о двух проявлениях паранойи. Разница в том, что психический параноик чувствует себя жертвой всемирного заговора, а параноик социальный полагает, что оккультные силы преследуют ему подобных, его собственную нацию или религию. Социальный параноик, на мой взгляд, куда опаснее параноика психического, поскольку убежден, что его мании разделяют миллионы людей, и считает свои действия, направленные на раскрытие заговора, совершенно бескорыстными. Это объясняет многое из того, что происходит в наше время и что происходило ранее.

Полидоро цитирует в том числе Пазолини, который считал, что заговор лишает нас рассудка, освобождая от тяжкой необходимости соответствовать истине. Казалось бы, раз сегодня развелось столько сторонников конспирологических теорий, мы могли бы перестать обращать на них внимание: если кто-то считает, что американцы не высаживались на Луну, ему же хуже. Согласно последним исследованиям Дэниела Джолли и Карен Дуглас, «предпочтение сведений, поддерживающих конспирологические теории, сведениям, их опровергающим, снижает потенциальную политическую активность». В самом деле, если кто-то уверен, что миром исторически правят тайные общества и что члены Бильдербергского клуба – иллюминаты, которые устанавливают новый мировой порядок, то он спрашивает себя: а что я могу сделать? Я сдаюсь – и бешусь. Поэтому любая теория заговора подсовывает коллективному воображению несуществующие опасности, тем самым отвлекая его от настоящих угроз. Как предположил однажды Хомский, наибольшую выгоду от россказней о пресловутых заговорах получают организации, являющиеся мишенью конспирологических теорий, – а это уже похоже на заговор о теории заговора. Иными словами, соглашаясь, что за падением башен-близнецов стоял Буш, жаждавший оправдать вторжение в Ирак, мы погружаемся в дебри бредовых выдумок и перестаем анализировать настоящие причины и методы вторжения Буша в Ирак, а также влияние неоконсерваторов на него и его политику.

Из чего можно было бы заключить, что слухи о заговоре Буша против башен-близнецов распространяет сам Буш. Но мы не до такой степени конспирологи.

 

 

О массмедиа

 

Радиовещательный гипноз

 

Я задал себе этот вопрос на прошлой неделе, когда на фестивале Prix Italia мы слушали отрывки из радиопередач последних семидесяти лет. Ответ нашелся в знаменитой теории Маршалла Маклюэна (у которой, кстати, есть много предшественников, писавших о радио, от Брехта до Беньямина, от Башляра до Арнхейма) о горячих и холодных средствах коммуникации. Горячее средство коммуникации затрагивает одно-единственное чувство и не оставляет пространства для взаимодействия: оно обладает гипнотической силой. Холодное средство коммуникации воздействует на различные каналы восприятия, но фрагментарно, оно вовлекает тебя в работу, заставляет достраивать, соединять, перерабатывать полученное. Так, по Маклюэну горячими являются публичная лекция и кино: ты просто сидишь и пассивно воспринимаешь, а холодными – теледебаты или вечернее телешоу. К горячим относится высококачественная фотография, к холодным – комиксы, схематично представляющие историю.

Когда в эфир стали выходить первые радиоспектакли, публике предлагалось слушать их в темноте. Я хорошо помню те вечера, когда шла еженедельная радиопостановка: свет в комнате был приглушен, отец сидел в кресле, прильнув к радиоприемнику, и слушал его два часа в абсолютной тишине. Я устраивался у него на коленях, и, хоть я мало что понимал в действии пьесы, это составляло определенный ритуал. Вот какова была сила радио.

Адорно одним из первых высказал сожаление, что, слишком широко распространившаяся посредством радио, музыка лишилась своей, можно сказать, литургической функции и стала просто товаром. Но Адорно размышлял над тем, как портится вкус меломана, а не над тем, как музыка может повлиять на подростка. Я помню, с какой страстью я впитывал звуки, когда благодаря радио открыл для себя классическую музыку и, следуя советам журнала Radiocorriere, настраивался на те минуты, очень короткие, когда передавали польку Шопена или одну часть симфонии.

Быстрый переход