В тот раз мы увидели, среди прочего, кадры кинохроники, как нацисты сжигают книги. Пылали огромные костры на площади, всюду полотнища со свастиками, толпы вопят и вскидывают руки в нацистском приветствии, а книги летят и летят в огонь. И слышно, как выкрикиваются имена приговоренных к сожжению авторов:

— Лев Толстой!..

— Томас Манн!..

— Ремарк!..

— Кестнер!..

— Гейне!..

— Марк Твен!..

Даже в полумраке я заметила, как напряглось и осунулось лицо тетки Таси. И даже больше, чем осунулось. Оно стало изможденным и тающим в воздухе, как лицо узницы концлагеря.

После того, как просмотр закончился и люди разошлись, я спросила у нее:

— Тетя Тася, по-твоему, книгам больно, когда их сжигают?

— Да, — ответила она. — И эта боль — многократная. Больно каждому персонажу книги, который стал живым человеком, больно всем тем людям, которые полюбили этих персонажей…

Подумав немного, я задала следующий вопрос:

— Тетя Тася, а только немцы сжигали книги?

— Нет, — ответила она. — Когда-то книги сжигали во всех странах, порой вместе с их авторами. Книги сжигали и в России. «Просвещенная», — она презрительной интонацией закавычила это слово, — императрица Екатерина Великая лично обрекла на сожжение порядка сорока тысяч экземпляров книг. Огромное количество для того времени, когда не было современной техники книгопечатания, когда, в итоге, книги могли покупать и читать только обеспеченные люди, и если тираж романа или сборника стихов составлял две тысячи экземпляров по всей России — это считалось невероятным, почти немыслимым, успехом. Я не знаю, почему ее называют Великой. Я больше согласна с историком Ключевским, считавшим, что Екатерина разорила Россию ради удовлетворения своих прихотей, своей тяги к роскоши, что она подорвала российскую военную мощь, швыряя русскую армию в бессмысленные кровопролития, когда только гений Суворова, Румянцева и Потемкина спасал от краха перед всей Европой. А то, что ее неразумное угнетение народа привело к грандиозному взрыву Пугачевского восстания, которое едва всю страну не разнесло на куски?.. Собственно, с истории некоторых книг, обреченных Екатериной на костер, для меня и началось настоящее восстановление нашей библиотеки. Но это — другая история. Когда-нибудь ты ее узнаешь. Не сейчас. Рановато.

— Но если книги сжигали во все времена, — сказала я, — то, выходит, их могут сжигать и в будущем?

— Будущее неведомо никому, — сказала тетка Тася. — Однако, Бредбери боится этого. Он несколько вещей на эту тему написал.

— Какой такой Бредбери? — не поняла я.

Не говоря больше ни слова, тетка Тася сняла с библиотечной полки несколько сборников Бредбери и дала мне почитать.

Я прочла «251° по Фаренгейту» — роман про то, как в будущем книги запрещены, как их сжигают специальные «пожарные команды», очень часто вместо с домами, в которых обнаружена «книжная зараза», и с людьми, живущими в этих домах… И только очень немногие рискуют спасать книги, выкрадывая их из костров или сохраняя в своей памяти, с помощью специальной мнемотехники. Высшим достижением интеллектуальности объявлены телевикторины, которые, как пишет Бредбери «создают видимость того, будто люди что-то знают». А знания для участия в телевикторинах люди берут через систему телевизионной связи — через интернет, как сказали бы мы сейчас, но роман написан задолго до появления интернета, когда и слова такого еще не было.

Я прочла «Марсианские хроники» — о том, как люди с ненавистью, достойной лучшего применения, уничтожают чуждую им культуру.