Паскью посмотрел на нее. Она обмотала шею шерстяным шарфом, который взяла у него, о чем он вспомнил только сейчас. Ветер играл его обтрепанными концами, швыряя их Софи в лицо.

— Я не пойду туда. Не пойду к дому Лори, — сказала она наконец.

Паскью протянул руку шедшей следом за ним Софи, помогая ей взобраться на склон, туда, где тропинка переходила в дорогу. Софи побледнела, губы ее были плотно сжаты. Но стоило им пройти несколько ярдов, как она, пробормотав что-то, оказалась впереди Паскью и повела его за собой.

Лори жила когда-то в четвертом по счету доме. Софи остановилась перед ним и стала заглядывать в окна.

Паскью вспомнил:

— Я заметил ее в окне спальни. А потом она вдруг оказалась снаружи. Последнее время, когда я думал об этом, окно представлялось мне сценой. Знаешь, как будто занавес раздвигается каким-то механизмом, и она появляется на сцене, играя главную роль в спектакле. А потом оказывается снаружи... — Он помолчал, напрягая память. — И вот она уже среди зрителей. Это было как во сне.

— Да что ты говоришь? — рассмеялась Софи. — А я помню такие подробности, что ты и представить себе не можешь. Помню, как она умирала прямо у меня на глазах. Помню, как я взлетела с веток дерева и находилась в полете всю ночь, а Лори там, внизу, отделенная от меня несколькими милями, лаяла по-собачьи. — Софи говорила обо всем этом без особого волнения, словно речь шла о чем-то обыденном.

— Конечно, это было как во сне. У нас всех тогда просто крыша поехала.

На военно-воздушной базе США было много объектов для нападения: грузовики, здания, заборы, взлетные полосы. Лори тоже была своего рода объектом, только совершенно беззащитным. Замужняя женщина, она была влюблена в другого. И встречалась с ним при первой же возможности. Так она и жила, от свидания до свидания, а остальное время мучилась. Эти отношения давали ей счастье и в то же время приводили в отчаяние. Но выхода не было. Лишь надежда, что наваждение пройдет и она станет такой, как прежде. Сорок три года — слишком много, чтобы менять свою жизнь, и не так мало, чтобы отказаться от овладевшей ею страсти.

В их отношениях, как это обычно бывает, существовали определенные правила. Она могла позвонить ему, он ей — нет. В какие-то дни они встречались только с утра, в какие-то — только вечером. Ездили исключительно на его машине. И все это ради сохранения тайны. Но в конце концов кто-то узнал.

Сначала женский голос:

— Мы знаем, чем вы занимаетесь. Мы все про вас знаем. Ваша тайна раскрыта.

Потом мужской голос:

— Думаешь, никто не знает? Ошибаешься. Мы все про тебя знаем... И снова женский голос...

— Мы метали самодельные бомбы в окна вон того административного блока, чтобы переделать мир; мы знали это, мы вызубрили это наизусть. — У Софи слезы стояли в глазах. — Но Лори... Ах, Сэм, ведь с ней-то все произошло по-настоящему. И сделали мы это ради забавы.

Человека, сломавшего Эллвуду нос, звали Рональд Мортон, но друзья, так же как и враги, величали его Морт. Конечно, друзья и враги часто меняются местами: сегодня — друг, завтра — враг. Эллвуд сидел в обтянутой красным плюшем палатке паба, наполовину скрытый в полумраке, и попивал виски с местным сержантом полиции Сином Доланом, некогда другом Морта, а ныне злейшим его врагом.

— Проблема заключается в равновесии, — рассуждал Долан. — Ни больше, ни меньше. Мы словно антимонопольный комитет: если позволить кому-то одному прибрать все к рукам, улетучивается здоровый дух конкуренции, правильно? А какая же без конкуренции рыночная экономика? — Он сам посмеивался над своими выкладками.