Столик был сделан из бамбука и ротанга. На кассетном магнитофоне карманного размера осталась вмятина в том месте, где Паскью на него наступил. Цветы оказались замаскированной под букет тростью. Шляпа была пуста.

Еще минут десять Паскью прохаживался по площадке с фонариком, стараясь найти следы Зено. Софи шла за ним, но ничего не искала.

Он вытащил нож, застрявший в доске. Второй из тех, что метнул Зено. Первый так и не удалось найти.

Затем Паскью направился к воротам и тут наконец увидел пистолет.

— Я должна уйти, Сэм, прямо сейчас, хорошо? — Софи избегала его взгляда. Она стояла неподвижно, потупившись, не отнимая руки от шеи. — Пойдем, ладно? Мне действительно нужно идти.

Говоря это, Софи остановилась на месте. Теперь Паскью взял ее за руку и вывел на улицу. Там не было никого, кто мог бы услышать, как плачет Софи.

— Не важно, когда подстрелить тигра: до того, как он перегрызет козлу горло, или после того. — Софи перестала плакать и судорожно вдохнула воздух. — Главное — убить его, этого проклятого тигра, чего бы это ни стоило.

В комнате Паскью стоял круглый кофейный столик, крытый стеклом. Он выложил, что принес, на поверхность и, отойдя немного, окинул это оценивающим взглядом, как посетитель картинной галереи — полотна сюрреалистов. На дне цилиндра прилип птичий помет. Немного погодя они вместе с Софи прошли в ванную.

Она разглядывала себя, наклонившись к зеркалу, поворачиваясь из стороны в сторону, по-прежнему зажимая рану рукой. На шее виднелась багрово-красная бабочка — след страстного поцелуя. Капельки крови сочились из крохотных капилляров, расположенных в ее крыльях. А сама бабочка находилась в кругу, очерченном губной помадой, но не сплошной, а прерывистой линией.

Она посмотрела на отражение Паскью, появившееся рядом с ее собственным.

— Он не успел убить меня и вместо этого поцеловал.

— Я не должен был тебя отпускать, — сказал Паскью. — Прости меня.

«Он охотился за мной. Подстерегал меня». Это означало: «Не надо извиняться — теперь это не имеет никакого значения». Но, говоря по правде, лучше бы Паскью ее не отпускал. Наполнив раковину водой, Софи принялась смывать помаду. Бабочка запестрела разными цветами, стала ярче, новые капельки крови выступили на коже — от воды кровь пошла сильнее. Паскью протянул руку, чтобы дотронуться до раны, но Софи отпрянула. Тогда он с силой привлек ее к себе, и руки их сплелись.

Он поцеловал ее нежно, не рассчитывая на ответный поцелуй.

— Это исчезнет, — пообещал он. — Это скоро пройдет. — И поцеловал ее снова, прежде чем отпустить. Он вышел, а она продолжала стоять так, как стояла, когда ее целовал Зено.

— Софи...

Закрыв глаза, она восстановила в памяти этот момент — этот голос, зазвучавший у нее в ухе, его губы, прильнувшие к ее шее, то, как он втягивал через нос воздух, когда впился в нее. Паскью, услышав ее крик, пробирался по площадке, натыкаясь на что-то и падая. Зено яростно мотал головой, высасывая из нее кровь, терзая ее зубами. Когда Паскью рухнул в очередной раз, Софи тоже упала. И если бы глаза ее были открыты, она увидела бы Зено, бегущего по направлению к горной тропинке.

Она слила воду из раковины и держала руки под холодной струей до тех пор, пока они не занемели. В спальне заиграл вальс Штрауса.

Паскью сидел на полу возле кофейного столика, в одной руке он держал магнитофон, в другой нож, который лежал, покачиваясь, на вытянутом пальце. Он сказал:

— Кто бы это ни был, но он большой любитель повеселиться. Настоящий артист. Ему бы на сцене выступать.

— Извини, — сказала Софи, — что-то мне не хочется аплодировать.