Я выбрал матрас и предупредил, что уйти должен рано. Во сколько должны были состояться похороны, бабушкин сосед не сказал, снова звонить отцу я не собирался, так что вернуться желательно было как можно раньше, родители и так наверняка в ярости.

О похоронах говорить не хотелось, но как-то так получилось, что незаметно для себя, слово за слово, я рассказал этому практически незнакомому человеку всю свою семейную историю. То, что до сих пор знал только Ванька.

- Может быть, и к лучшему, что ты не успел встретиться с бабушкой, - задумчиво сказал Саша. – Кто знает, что она могла тебе рассказать. А так со временем все потихоньку забудется, вот увидишь.

Я хотел возразить, но тут вошла Женя и попросила меня достать с антресолей надувной матрас. Я занялся им, а когда надул, разговор угас сам собой.

8.

Мне не спалось. Матрас, похоже, пропускал воздух, скоро я почувствовал, что лежу почти на полу. Было жестко, неудобно и душно. В голову лезли непрошеные мысли. Трудно было поверить, что предыдущую ночь я провел почти за две тысячи километров отсюда.

Что-то зашуршало, в коридоре послышались осторожные шаги. Я зажмурился и притворился спящим, стараясь дышать медленно и ровно. Женя наклонилась и осторожно провела рукой по моим волосам. Мне отчаянно захотелось схватить ее, притянуть к себе. Сердце забилось так, что я испугался – вдруг услышит, поймет, что я не сплю.

«Ну и хорошо, что поймет, - промелькнула шальная мыслишка. – В конце концов, она же сама пришла. Что ты тут из себя невинность изображаешь. Брат? А что брат? Он в комнате спит. И вообще, какое ему дело. Вряд ли он думает, что сестра его еще девочка».

Но было в этом что-то неправильное. Противное даже. Соблазнительное – но противное. Я еще старательнее засопел, изображая спящего.

Женя поправила на мне одеяло и тихонько ушла. И я сразу пожалел об этом. Перед глазами назойливо маячила картинка: Саша осматривает Женину рану, а Женя прикрывает рукой грудь. И еще – ее лицо, когда она зашла пожелать мне спокойной ночи. Чистое, отмытое от жутковатого готского макияжа, совсем детское. Волосы собраны в хвостик на затылке. Девчонка-десятиклассница. Хотя в тот момент я уже знал, что ей, как и мне, двадцать и она перешла на четвертый курс исторического факультета университета.

Не выдержав моего ерзанья, матрас выплюнул пробку и со свистом выжал из себя остатки воздуха. Выругавшись на двух языках, я решил, что надувать его снова нет смысла, завернулся в одеяло и все же уснул неровным, обрывчатым сном.

9.

Он узнал о смерти Вероники Аркадьевны совершенно случайно. Пролистывал рассеянно районную газету, захваченную в супермаркете, и наткнулся на соболезнование в разделе частных объявлений. И подпись – «друзья и соседи». Соседи? Значит, она жила совсем рядом, а не на Обводном, где все и произошло. Или не она? Вероника Аркадьевна Закорчевская – не самое распространенное имя. И год рождения. Он точно помнил, что тогда, в 86-ом, ей было сорок. Выходит, сейчас ей всего шестьдесят. Было шестьдесят… Не удивительно – пережить такое! Муж ее вот не пережил, умер через полгода. Или через год? Да неважно.

К Веронике Аркадьевне он, как ни странно, ничего негативного не испытывал, даже жалел немного. Хотя и мог испытывать, очень даже мог. Неважно, что в тот момент ее даже в стране не было и она ни о чем не подозревала. А кто, спрашивается, воспитал Ольгу такой высокомерной бездушной сукой? Кто вложил в нее эти снобистские замашки?

И все же ненависти к ее матери у него не было – только к самой Ольге. К Ольге и к Камилу. И неизвестно еще, к кому больше. Он даже не подозревал, что ненависть может быть настолько живучей. Двадцать лет прошло.