Проводив гостью до околицы, старший брат попридержал теперь уже чужого коня.

– Ты это… не серчай, ежели чего не так… Спасибо тебе за мать.

– Да ладно, – усмехнулась цыганка, – с Божьей помощью справилась.

– Ты скажи… – парень замялся, – кто мог это… ну… мать-то спортить…

– То сам думай, – цыганка тронула вожжи. – Говорят, есть у вас колдуны…

Повозка запылила по дороге, а парень сжимал белые от напряжения кулаки, глядя ей вслед, и повторял:

– Есть колдуны… есть…

Дед Евсей сидел за столом и запросто, будто щи ложкой хлебал, разбирал на части массивный чёрный немецкий «вальтер». Уже собранный и снаряженный патронами наган лежал рядом. Здесь же на столе поблескивали ребристыми боками несколько «лимонок».

– Ты чего это задумал, дед? Война-то, почитай, лет двадцать как кончилась, – захлопал глазами Николай, ничего не понимая.

– Для кого кончилась, а для кого как бы не началась.

Евсей Минаич закончил разбирать пистолет, где-то протер, где-то смазал и начал собирать обратно.

– Про Гришачиху слыхал?

Николай кивнул.

– Так вот, цыганка, что её вылечила, опосля на вас показала, будто вы на бабку порчу напустили. Деревня гудит, кое-кто уже и колья готовит. Ктой-то Таньку вспомянул, так народ вообще озверел. Небось скоро гости пожалуют.

Дед закончил собирать пистолет, с треском загнал в него магазин и передернул затворную раму.

– А мы гостям-то гостинцы приготовили… Стало быть, просто так не дадимся.

– Откель у тебя всё это, деда? – Миролюбивый Колька всё ещё не мог прийти в себя от изумления.

– С войны запасец, Коленька, с войны. У справного хозяина всё должно быть. А нынче нам и энтот запасец, глядишь, пригодится…

– Идут, деда, – вбежала в избу Натаха. – Всей деревней и с кольями…

Евсей Минаич щелкнул предохранителем, взял «вальтер» за ствол и протянул его Кольке.

– Ну вот что, Коленька, хватай немца – и с Натахой на печку. Кто войдет – бери на мушку. Ежели я замешкаюсь – стреляй. От тебя теперича и её жизнь зависит…

Дверь распахнулась от удара. В дом, толкаясь плечами, влетели три брата – кто с колом, кто с топором – и ринулись внутрь, со свету не разбирая, что к чему в полутемной избе.

Дед Евсей пальнул из нагана в потолок. На резко затормозивших братьев сверху посыпалась труха. Они стояли, хлопали глазами, привыкая к полутьме, и, наконец, разглядели деда, державшего их на мушке, и ещё один черный дульный срез, выглядывающий из-за печной трубы.

– С чем пожаловали, соколики? – почти ласково спросил дед.

Парни сопели, сверля пол взглядами, полными бессильной злобы. Наконец, старший выдавил:

– Твои сучата на нашу мамку порчу напустили. Порешить их надобно, чтоб другим неповадно было.

– А хто про то сказывал? – Дед переводил ствол с одного брата на другого. Ладонь свободной руки тихонько поглаживала лежащую на столе гранату. В наступившей тишине слышно было, как перекатываются по столу ребристые бока смертоносного снаряда.

– Цыганка сказывала…

– Так, может, она сама напустила порчу, сама и сняла. А после с вас, дурней, коня с телегой взяла, да и поминай как звали?

Братья топтались на месте.