|
Ему казалось, что он отведал крови дракона и уразумел язык птиц. И тогда по кровавой пелене, застилавшей ему глаза, по дрожанию губ можно было догадаться об озадачивающем появлении отвратительного и неописуемого предмета. Вскоре, растянувшись во весь рост на мокрой траве, которую он раздраженно покусывал, и соленые слезы текли тогда у него из глаз, он вызывал в памяти белое явление Гейде в недрах этой мучительной ночи, с ужасом и очарованием которой ничто уже не могло сравниться. Он вновь увидел связанными ее члены, словно расплавленные и вновь скрепленные воедино непомерным величием молнии, увидел все ее подвергшееся насилию тело, пронзенное, отмеченное, трепещущее, израненное, изодранное, словно девятью мечами разорванное, струящееся кровью, горящее розовым пламенем во всем его ослепительном и невыносимом блеске, увидел всю чудную материю ее плоти, брызжущей, словно спелый плод, в острых когтях судьбы. Этот бледный труп с ранами, подобными молниям, с откинутой назад головой, с глазами, потонувшими в траурном очаровании, увлекал его назад в убаюкивающее и неподвижное плавание. И тогда, закрыв глаза, с гудящими висками, в иссушающей тревоге чувствовал он, как наплывает на него ее раненый живот. Веки его затопила дикая, дикая и ослепляющая очистительная ее кровь, и, миллиметр за миллиметром, с остервенелым напряжением, устав преследовать великие тайны мира, следил он за направлением капли крови на пальце. И вся жизнь его души была теперь словно подвешена на этой смехотворной капле, и ему казалось, что все, что он любил, все, что искал, скатывалось в глубь источника вместе с темной этой каплей. Закрыв глаза, устами он приник к этому красному фонтану, и, капля за каплей, по губам его заструилась таинственная и восхитительная кровь. Как острый шип, о чарующий укол которого он с наслаждением бы разодрал свою одежду, погрузил он это видение, пронзившее его сильнее, чем красный огнь копья, в самую глубину своего сердца; безжалостная дрожь била его живую плоть, он чувствовал, как сам он растворяется в изнуряющем сострадании. И пусть теперь, во имя исхода отныне уже предрешенного, он встретит лицом к лицу судьбу, что не проявила милосердия и не превратила его в соляной столп, открыв его глаза на то, чего они не должны были увидеть.
Он не осмеливался признаться, что думал в это время о Герминьене и, конечно же, какое-то воспоминание о католическом догмате, которое, казалось, оправдывало и увеличивало направленность его внимания к месту стигмата Гейде, напротив, удерживало его от обращения не иначе, как с наигранным раскаянием, к тому, кто представлялся теперь черным ангелом падения и его опасным провозвестником. И тем не менее по ту сторону жалкого различения добра и зла дух его в своей карающей диалектике обнял Герминьена в братском союзе. Какой бы порыв ненависти, какой бы ужас не вызывало в нем одно воспоминание об этой сцене, уже по ту сторону ненависти и ужаса Гейде и Герминьен отныне навсегда должны были остаться вместе, прикованные друг к другу молниеносным светом бесподобного События. До скончания времен вместе, неразделимые, более сообщники, чем жертва и палач, соединенные и оправданные плодовитостью свершенного ими чуда, несравненным светом той единственной мимолетности, что они породили. Как и Гейде, он будет отныне живой солью его раны, пищей его мучительного беспокойства. Куда бы они ни пошли, он будет отныне ползти за этой парой из мрамора, чьи пустые голубые глаза кажутся ему теперь более странными, чем случайно откопанная в саду статуя, более праздными, чем машина времени, более обескураживающими, чем неуловимый камень соблазна. Воистину сраженный волнующей магией ее крови, склонившись к ее опрокинутому лику, безмолвному, как картина, который на его глазах начинай свой бесконечный путь вспять, Герминьен соединился с ней крепче, чем слились в азартной игре, во имя вожделенного козыря и по немыслимой небрежности художника, бюст короля пик и дамы треф. Вытянувшись во всю длину на нагромождении меховых шкурок, босоногая и простоволосая, Гейде защищалась темным, накинутым на плечи плащом от ранящих посягательств дня, и ее оцепеневший дух укрывался в вечной полумгле. |
