Поначалу это обижало и заставляло вести себя грубо. Но Джессика, словно святая, прощала ему все. Либо это была действительно продуманная стратегия, не затрагивавшая ее личных амбиций, либо… либо он и правда был ей далеко небезразличен.

Она все время как бы случайно оказывалась рядом, она помогала ему в тех рамках, на которые распространялись ее официальные полномочия, а иногда шла на мелкие должностные преступления, что приносило гораздо большие результаты лично Филиппу.

В общем… Они стали настоящими друзьями, если не считать того, что настоящей дружбы не существует — ни между полами, ни между конкурентами. А то, что американцы из партнеров переходят в откровенную оппозицию, он понял уже давно. Филипп изо всех сил пытался спасти свой бизнес, отыскивая лазейку в их продуманной системе слияния, но пока не находил.

Две недели вместо обещанные трех дней пролетели словно на одном дыхании, Йен звонил один раз только для того, чтобы сказать, что Луциан стал отменным рыболовом, он каждый день ездит с его отцом на реку, а один раз даже запутался в сетях и чуть сам себя не удушил. Но все обошлось.

— Вот. Никто не звонит. Автоответчик почти пустой.

— Что значит «почти»?

— Марта звонила восемь раз, Алиса — три, — Йен едва заметно скрежетнул зубами, — зачем-то ты ей понадобился… Люси и еще четыре девушки, я не запомнил имен. Они все звонили по нескольку раз… Да! Маме твоей я сказал, что ты в Штатах. Я нашел ее вызов и позвонил сам, чтобы тебе деньги не тратить. У них все нормально. Твоя младшая сестра выходит замуж и уезжает во Фра…

— Я рад за нее. А…

— Я же говорю, больше никто не звонил. Пусто на автоответчике.

Филипп и сам понимал, что Йен прав: без Селин на автоответчике и в жизни действительно пусто, несмотря на три десятка звонков и кучу новостей…

Несколько раз они с Джессикой гуляли просто так, без всякого предлога и железного повода, чтобы остаться вдвоем после работы. В середине ноября в Нью-Йорке установилась тишайшая погода: солнечная, теплая, ласковая. Словно природа замерла в последнем реверансе перед началом настоящих холодов.

Филипп и Джессика бродили по огромному парку и как всегда говорили ни о чем. Джессика была первая женщина, с которой он мог говорить ни о чем. Так же как и обо всем. С ней вообще можно было все. Она была словно его второе я. Даже линии на ладонях у них были схожи. Впрочем, линии они рассматривали очень осторожно и, возможно, ошибались…

Дело в том, что между ними, с виду в общем-то взрослыми людьми, существовала одна детская причуда. Они не прикасались друг к другу совсем, даже случайно. И в этом была своеобразная, возбуждающая, загадочная игра. После первого вечера, когда Джессика пыталась взять его за руку в ресторане, Филипп ни разу не почувствовал на себе ее прикосновение хотя бы через одежду. Они в прямом смысле слова держались на расстоянии, а однажды, нечаянно задев Филиппа концом своего шарфа, который закидывала на плечо, Джессика очень долго извинялась и краснела…

Сегодня почему-то все было не так. Сегодня, уходя с работы, он подал ей пальто, смело разгладив его на плечах, и несколько секунд они стояли замерев: он — сзади, осторожно дыша в ее гладкие волосы, а она — впереди, блаженно закрыв глаза. Гардеробщик кашлянул и положил конец этому волнующему моменту.

Филипп и Джессика пошли к дверям, в которых оба тут же запутались, потому что попытались выйти через крутящееся стекло, отполированное до состояния полной невидимости. Или это они ничего не видели, по крайней мере Филипп — точно. Он ничего не видел из-за горячих, пульсирующих точек перед глазами, из-за волнующего стука в висках. В конце концов, оба поняли: между ними начинает происходить неизбежное.

А в парке Филипп небрежно, словно так и было надо, взял ее за руку и на некоторое время не мог слышать собственных слов: до того громко и гулко стучало в голове… А она улыбалась и как будто манила его за собой, забегая вперед и не отпуская его вытянутой руки.