У самой Мэгги сольного номера не было. Она была членом хора девочек, которому предстояло спеть «Аве Мария» Гуно, а потом вернуться на сцену еще раз и исполнить «Мне никогда не увидать стихи прекраснее деревьев». А вот Дара должна была на глазах у всего Маунтферна прочитать «Cill Cais»; по словам мисс Линч, это было оплакивание старого дома, развалины, похожей на Фернскорт. Правда, в том доме жили ревностные старые католики, регулярно служившие у себя мессу, которую посещала вся округа.

- Дара, на выход.

Мэгги Дейли пожала подруге руку, скрестила пальцы на счастье и стала следить за Дарой, шедшей на сцену.

Мисс Линч, прекрасно знавшая, что никто не поймет смысла стихотворения без перевода, сказала, что история «Cill Cais» известна всем и каждому. Польщенные зрители понимающе кивнули друг другу и стали ждать, когда дочка Райанов прочитает им то же самое по-ирландски. Голос Дары звучал уверенно; при этом она, как учила мисс Линч, смотрела в дальние ряды. Затем раздалась буря аплодисментов, одобрительные возгласы, и Дару сменил на сцене хор мальчиков.

Брат Кин выбрал для исполнения три самые красивые «Ирландские мелодии» Мура. Он заявил, что его питомцы споют эти мелодии с тем же воодушевлением, с которым их писал Томас Мур. И без тени юмора добавил, что хотя эта музыка как нельзя лучше подходит для двенадцатилетних мальчиков, однако шестерых все же пришлось исключить, потому что незадолго до концерта у них начал ломаться голос.

Смягчи, о Море, рев валов,

Не рвите, ветры, цепь покоя.

Эта мелодия Мура была у брата Кина самой любимой. Он не понимал, почему слова о ветрах и жидкостях (в том числе испускаемых человеческим организмом), казалось, написанные огненными буквами на листочках, которые держал перед собой каждый исполнитель, вызывали у хористов такое веселье. Сорок стоявших перед ним мальчиков с величайшим трудом сдерживали смех. Монах бросил на них яростный взгляд и перешел ко второй песне, к несчастью, называвшейся «Встреча струй». Двусмысленность названия заставила весь хор фыркнуть, и брат Кин решил сурово поговорить с мальчишками в более подходящем для этого месте.

В цену билетов входила стоимость чая, сандвичей и пирожных. За приготовлением сандвичей наблюдала почтмейстерша миссис Уилан - по всеобщему признанию, самый славный человек в Маунтферне. Кожа этой маленькой жилистой женщины была смуглой - то ли от редкого в центральных графствах солнца, то ли от постоянного ветра, дувшего от побережья к побережью. У Шейлы Уилан были три брошки в виде камей, когда-то проданные ей заезжим торговцем: розовая, зеленая и бежевая. Она прикалывала брошки к воротникам белых блузок и делала это с незапамятных времен. Кроме того, у Шейлы были три юбки, которые она носила целую вечность, и несколько кардиганов из тонкой шерсти, похоже, связанных ею собственноручно. Обычно она вязала вещи для других. кофточки для младенцев, рождавшихся в окрестностях Маунтферна регулярно, шали для старушек и школьные свитеры для детей, которые в них нуждались. Миссис Уилан всегда имела лишний моточек шерстяных ниток, который, по ее словам, было жалко выбросить. У нее было доброе лицо и дальнозоркие бледно-голубые глаза, не способные сосредоточиться на том, что не выносило слишком пристального взгляда.

Казалось, она не проявляла к личной жизни остальных прихожан ни малейшего интереса: не замечала того, кому приходят, а кому не приходят денежные переводы от эмигрантов, не видела, что пенсии и пособия по безработице получают обеспеченные люди, имеющие работу.

Она спокойно и даже не без интереса отвечала на прямые вопросы о местонахождении мистера Уилана, но никогда не говорила, что супруг бросил ее ради замужней жительницы Дублина, после чего эта пара произвела на свет четверых детей. Если кто-то спрашивал, когда он вернется, миссис Уилан настраивалась на философский лад и отвечала, что ответить на этот вопрос очень трудно.