Но я не была расположена делать это. Мне совсем не нравилась идея играть в игру, в которой я ничего не понимала. Я покачала головой.

Тетя улыбнулась:

— Ты испугалась, Меган? Твой отец тоже боялся того, чего не мог понять. — Ее странные глаза — зрачки почти сливались с радужкой — замерцали черным пламенем. Я отвернулась. — Но твоя мать не боялась ничего.

— Я просто немного устала, — уклончиво сказала я, не отрывая взгляда от планшетты.

— Конечно, дитя. Прости меня, но ты задала вопрос, а ответ можно найти именно там, куда ты сейчас смотришь.

— Моя мать пользовалась этим?

— Ей не нужна была эта доска. Для нее она была лишь игрушкой, которую ей в детстве дала твоя бабушка. Бернадетта забавлялась ею. Ее восприятие было гораздо шире и глубже, она видела больше, чем детские каракули и отрицательный или положительный ответы. Она имела силу прорицания, которую не просила, но которая досталась именно ей. Мне кажется, она совсем не хотела этого дара, хотя и была Феррари. В этом, конечно, была вина твоего отца. Он не мог ни понять, ни поверить. И никто из нас не упрекает саму Бернадетту.

Подойдя ко мне, тетя Лиззи положила руки мне на плечи и поцеловала в щеку, лишь слегка прикоснувшись губами.

— Спокойной ночи, Меган, — сказала она и, помолчав, тихо добавила: — Ты так похожа на Бернадетту!

— Спокойной ночи, тетя Лиззи, — пробормотала я.

У двери она обернулась и улыбнулась мне:

— Ты прочитала книгу?

— Только то, что написала бабушка.

Она кивнула:

— Ты помнишь свою бабушку, Меган? Она была красивой, доброй и мудрой. Удивительная женщина! Для нее это был благой дар, он принес ей только хорошее. Она использовала его, чтобы помогать и утешать окружающих ее горемык. Он мог бы быть таким же и для тебя.

— Но она потеряла своего единственного сына, — напомнила я. — И моя мать умерла молодой. Не было ли все это дорогой ценой, которую им пришлось заплатить за свой дар?

На мгновение мне показалось, что тетю рассердили мои слова, но она лишь склонила голову и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь. Я услышала, как щелкнул замок, затем ее шаги — она шла по коридору к своей комнате.

Я с трудом подавила порыв догнать ее, извиниться за свои слова и, подойдя к своей сумке, вытащила из нее конверт, который передали мне в аэропорту от Джона Кэрзона. Сидя на краю кровати, я перечитала то, что написала моя мать, но теперь, когда знала о ее так называемом «даре», уже с большим вниманием. Я догадалась, что этот документ был вкладом моей матери в семейную хронику экстрасенсорного восприятия. Я еще раз перечитала эпиграф: «Да не найдется среди вас ни одного верующего, злоумышляющего гаданием или колдовством, магией или некромантией, ибо все это противно Богу». Я немного поразмышляла над его смыслом и решила, что это не те слова, которые Лиззи высоко бы оценила.

Или следующие: «Люди, стремившиеся разделить видения медиума, не знали и не заботились о том, реальны ли эти видения или ложны. Они даже не задумывались, что своей назойливостью толкают медиума в омут одержимости, вынуждая его вырываться за пределы своих способностей, что зачастую приводит к гибели». Это могло быть написано специально для Лиззи. На меня вновь нахлынули мрачные предчувствия, я вдруг осознала, что именно мне предстоит стать тем медиумом, которого она так беззаботно подталкивает к краю бездны, а там, на дне, ждут неизвестность и ужас, с чем, должно быть, столкнулась моя мать, если написала подобное предупреждение для других.

Я лежала в огромной кровати, пытаясь уснуть, но это оказалось нелегко.