Я лежала в огромной кровати, пытаясь уснуть, но это оказалось нелегко. Я все еще была слишком возбуждена. Чтобы успокоиться и погрузиться в сон, я глубоко вздохнула, закрыла глаза и прибегла к уловке, которой однажды научил меня отец и которая долго мне не давалась. Нужно было полностью расслабиться — мысленно представить себе, как медленно и последовательно сбрасывают напряжение все мышцы, одна за другой, начиная от макушки и лица до кончиков пальцев на ногах. Это требовало концентрации и определенных усилий, но всегда срабатывало, и, расслабившись, я мгновенно засыпала.

Постепенно я сосредоточилась и почувствовала, как все страхи и опасения улетучиваются из моего сознания. Огромный старый замок уже спал. Вздохи ветра и волн за окном были едва слышны. Я знала, что это затишье — всего лишь краткая передышка, которую позволило себе море. Низкий отлив вскоре должен смениться яростным буйством прилива, еще немного, и неистовый водоворот будет остервенело биться о скалы под моим окном.

Легкий вздох вырвался из моих сомкнутых губ, рассеяв дремоту в тот момент, когда я уже медленно плыла в объятия сна. К тому времени я успела добраться до мускулов предплечий и, продолжив расслабление дальше, вновь начала засыпать. Внезапно в комнате послышался слабый скрежет. Я напряглась, и вся моя сосредоточенность мгновенно испарилась. Источник звука был почти рядом с кроватью.

Медленно и осторожно я повернула голову, думая, что это скребется мышь, и внезапно заметила в темноте слабое движение, менее чем в шаге от моего лица. Звук шел от доски Уйда, лежавшей на столике у кровати. Поперек верхней ее части белело письмо моей матери — там, где я его и оставила.

Слабое поскрипывание продолжалось. Казалось, оно доносится из-под листа. Не отрывая глаз от доски, я протянула руку за второй подушкой, схватила ее и, развернувшись, с размаху опустила ее на бумагу и вещь, двигавшуюся по ней.

Должно быть, я не рассчитала силу удара и попала по углу. Столик покачнулся и тяжело упал на пол, увлекая за собой доску и все остальное. Что-то скользнуло на середину комнаты. Что-то деревянное. Оно с резким треском ударилось о какое-то препятствие и остановилось. Перепуганная мышь, если бы это была она, наверное, бросилась наутек. Я села и включила прикроватную лампу.

Маленький столик валялся на боку, доска Уйда лежала инкрустированной поверхностью вниз недалеко от него. Чуть дальше валялась подушка, но документа моей матери нигде не было видно.

Встав с кровати, я подняла стол и затем подобрала подушку. Под стулом нашлась планшетта. Теперь я поняла, что именно она и скользила по полу. Ручка, которую тетя вставила в отверстие в центре, была сломана.

Направившись обратно к кровати, я заметила уголок листа бумаги, высовывавшийся из-под нее, быстро вытащила его и поднесла к настольной лампе, чтобы получше рассмотреть и проверить, не помялся ли он. Для этого я разложила его на доске.

Я ожидала, что на бумаге окажутся какие-нибудь повреждения, уверенная, что мышь грызла его, но лист был целый. Внезапно я вновь, как раньше в соседней комнате, почувствовала холод. Сложив плотную бумагу, я намеревалась засунуть ее обратно в конверт, но вдруг заметила написанные на обороте слова, которых там раньше не было. Это был почерк моей матери.

Я уставилась на написанные слова, задохнувшись от ужаса. Короткие волоски на задней стороне шеи встали дыбом. У меня не было сомнения, что это почерк моей матери и что писала она той самой шариковой ручкой, которую тетя Лиззи вставила в планшетту. Сердце мое неистово колотилось, когда я начала читать. Берн... Берна... Бернадетта... Мег... Меган... не... не... позволяй... себе... себе... слушать... ис... искусителя...

Я недоверчиво уставилась на послание. Получилось следующее:

"Меган, не позволяй себе слушать искусителя.

Бернадетта".

Оно заканчивалось ровной линией, которая почти пронзила бумагу под последней буквой.