Мимо прошел Данстен. Устремив на меня немигающий взгляд, он поинтересовался, выпил ли я, заметив, что сам-то он выпил. Я попытался отделаться от него, но он не успокоился, пока не увидел, как я налил себе солидную дозу, и не убедился, что я ее проглотил. Тогда он кивнул и пошел дальше. У меня из головы не выходила эта фотография; но на сей раз это ужасное перно, кажется, возымело действие. Теперь все гости собрались вокруг пианино, даже Левассер, и я остался один перед многочисленными бутылками. Передо мной словно плыло лицо рыжеволосого Малеже, и на память пришли строчки из забытой книги: «Я Абаддон, Властелин Бездонного Колодца, и, хотя я уничтожен, мой образ живет в другом, чья рука всегда готова нанести удар и навлечь огонь и гром на шесть таинственных дорог Смерти…»

– «Пили вчера, – орали возле пианино, – пили вчера вечером. Никогда еще я не пил столько».

Но когда Гофман пригласил нас на обед, я обнаружил, что они не пьяны. Кроме Данстена и Изабель Д'Онэ, все были чуть-чуть подшофе, зато немало возбуждены. И жене Д'Онэ такое состояние очень шло. Она в этот вечер проявила неожиданные таланты любезности и уравновешенности, а ее вновь обретенная красота придавала немного ума даже самым глупым словам, срывавшимся с ее уст. Только как она воспримет известие о смерти мужа?..

– Мне очень жаль, – заговорил фон Арнхайм, – что месье Д'Онэ не будет присутствовать на обеде. Его внезапно вызвали по междугородному…

Полагаю, это было чистой правдой.

Я видел, с каким выражением лица фон Арнхайм произнес эту любезную фразу, – зрелище не из приятных. Никто не произнес ни слова. У всех были такие же, как и у меня, смутные представления о привычках финансовых королей, и этот телефонный вызов показался обычным. Я старался вспомнить, когда в последний раз в эту ночь видел Д'Онэ. Мне казалось, что он шел по галерее с доспехами, а рядом с ним шагал фон Арнхайм, добродушно обняв Д'Онэ за плечи.

Столовая, как я уже говорил, располагалась в передней части здания, этажом ниже. Туда вели выложенные мрамором спиралевидные коридоры с потолками голубого цвета. На стенах я с самого начала заметил поистине великолепные картины, развешанные беспорядочно, как в чулане. Я увидел «Спящую Венеру» Корреджо, потерянную «Сафо» Рубенса… на всех картинах изображались обнаженные женщины, в основном дородные и томные. Наконец, через зарешеченные ворота мы вошли в столовую.

Бархатные шторы песочного цвета, свисающие из-под самого потолка, обрамляли огромные овальные окна с пурпурными стеклами. С потолка свисала добрая сотня подсвечников в форме дерущихся драконов, бросая яркий свет на белую скатерть, серебро, сервиз севрского фарфора и единственную вазу в центре, полную алых цветов. От курильниц в четырех углах комнаты поднимался тонкий аромат сандалового дерева…

Места за овальным столом, накрытым на десять персон, распределились так: фон Арнхайм, я, Банколен, Салли Рейн, Изабель Д'Онэ, Галливан, Данстен, Левассер, Д'Онэ, герцогиня.

Мы расселись, и воцарилось обычное для таких обедов молчание. Я заметил, что в голубой керамической вазе, стоящей в середине стола, необычные цветы – маки. Наверху я краем глаза заметил те пурпурные овальные окна, что призрачно блестели при свете свечей. Несколько свечей мягко и приятно освещали стол, но атмосферу несколько отравляли резкие, нервные, боязливые взгляды. Банколен равнодушно смотрел на икру и стоящие перед ним бокалы. Изабель Д'Онэ несколько предательски глядела в сторону. Ее влажный взгляд скользил по лицу Данстена, но тот, насколько я помню, со взбившимся коком волос, безмятежно просматривал ассортимент вин. Герцогиня жестом гладиатора провела по скатерти рукой и несколько подозрительно посмотрела в довольное, смуглое лицо Левассера.