– Добрый вечер, Женя! Это Монахов беспокоит, друг Толяна. Передай ему, что завтра в восемь утра я приду к вам е одним корейцем. Он лечит иглоукалыванием.

– А ты ему лично это сказать не хочешь?

– Завтра. Все разговоры завтра. Я звоню из аэропорта. Только что прилетел. С корейцем договорился – из Швеции ему звонил. Да, предупреди Толяна, пусть не пьет ничего спиртного!

Рабочий день начинается у Евгении со звонка обиженного Никиты.

– Что же это получается, мамочка? Твой родной сын будет жить у бабушки, а приемный – вместе с тобой?!

Она теряется, ибо взглянуть на происшедшие в ее жизни перемены под таким углом не догадалась.

– Ты сам захотел жить у бабушки, – напоминает она сыну.

– Захотел! Но тогда я был один, а сейчас – с Шуркой! – В голосе Никиты слышится неприкрытая радость. – Когда вы с дядей Толяном поженитесь, мы ведь будем братьями?

– Да, сводными.

– Вот видишь! А я всегда хотел иметь брата! Родного не допросился, так что согласен на сводного! Смешно теперь жить у бабушки, раз он там!

Бедная бабушка! Бедная мама! Вот она, черная неблагодарность.

– В общем, ты как хочешь, а мы сегодня прямо после уроков домой поедем!

– Конечно, приезжай! Можно подумать, я тебя домой не пускаю!

Она расстраивается от его эгоистичной непосредственности. Впрочем, ненадолго. Что с него взять: избалованный мальчишка, маменькин сынок!

На другой день звонит уже обидевшаяся Вера Александровна:

– Передай моему внуку, что, если его вдруг шиза пробьет, как он сам говорит, вернуться он не сможет. Я взяла квартиранток – теперь у меня в доме живут две студентки!

– Хорошо, мама, передам, – примиряюще говорит Евгения.

– Бабуля обиделась? – уточняет Толян.

Вечером после ужина каждый занимается своим делом. Мальчишки гоняют на компьютере очередной диск, Толян читает, а Евгения перебирает струны. Выбранное стихотворение Марины Цветаевой на ее музыку никак не ложится, и она погружается в задумчивость, а придя в себя, замечает внимательный взгляд Толяна, рассматривающего ее из-под опущенных век…

Он все время всматривается в нее, вслушивается в интонации ее голоса – не выкажет ли Евгения возмущения или раздражения? Каждую минуту он помнит и страдает от того, что не ходит, хотя и врач-кореец подтвердил: улучшение может наступить в любой момент.

Увлекшись каждый своим занятием, они оба вздрагивают, когда звонит дверной звонок. Евгения идет к двери и слышит вслед:

– Глазок!

Он все боится, что она забудет посмотреть и откроет дверь… кому-нибудь не тому! Толян сразу напрягается, когда Евгения возвращается на цыпочках, побледневшая, и говорит шепотом:

– Тот самый милиционер, помнишь, который замком скрежетал!

Толян в считанные секунды оказывается в коляске, и в руке его мелькает откуда-то взявшийся револьвер. Он ставит коляску так, чтобы ее не сразу увидели в открывающуюся дверь, и кивает:

– Открывай!

– Лопухина Евгения Андреевна? – спрашивает милиционер. – Я – ваш участковый, старший лейтенант Вершинин. Мы можем поговорить?

– Прошу вас!

Милиционер недоуменно оглядывается на катящегося за ним вплотную Толяна и медлит проходить в кухню.

– Это мой муж, – успокаивает его Евгения. Участковый пожимает плечами: мол, чего только не бывает!

– Знакома ли вам гражданка Конкина Лидия Николаевна? – примостившись у кухонного стола, спрашивает он.

– Это не моя соседка сверху? – морщит лоб Евгения.