– Ларри был одной из жертв Майкла?

– Именно. Жертва Майкла, и собрался рассказать мне обо всем. Сказал, что узнал меня, как только увидел. И знаешь что? Он не врал – после того как Майкл тебя заморозит и ты поймешь, в чем дело, ты начинаешь узнавать себе подобных.

Тут настала моя очередь усмехнуться.

– Почему же я тебя не узнал?

На мгновение его лицо исказилось злобой. Жестокой яростью, взявшейся неизвестно откуда с пугающей быстротой, как выкидной клинок. Он положил обе руки на стол, словно собирался встать.

– Как хочешь, мудак, можешь не верить. Но послушай: если он тебя заморозит, ты пропал. Знаешь, что с тобой будет? То же самое, что со мной и с Ларри. Знаешь, что я с ним сделал? Убил. Вот так. Пришлось. Знаешь почему? Майкл. Его там даже не было, но он заставил меня это сделать… Вот почему я здесь. На тебя мне наплевать, приятель. Я не хочу умирать. Но знаю, что, если он тебя заморозит, ты придешь за мной. В каждый момент ему нужен только один. А когда закончит пользоваться тобой – как Ларри или мной, – просто подошлет к тебе следующего, и дело с концом.

– Зачем ты был ему нужен?

Клинтон покачал головой, словно я был последним тупицей на земле.

– Потому что в детстве он был жалким дерьмом. Ему нужен был большой брат, ангел-хранитель, щит Гардол и все прочее в одном лице. Я просто не вовремя подвернулся ему под руку, старина.

– Кто такой был этот Ларри?

– Он защищал Майкла до меня, когда тот жил в другом городе. Знаешь, кто он был? Его учитель в третьем классе!

– И зачем ты его убил?

Прежде чем ответить, Клинтон напомнил мне о сигарете в пепельнице – все еще горящей и чадящей, но готовой погаснуть через минуту-две.

– Пришлось. Майкл заставил.

* * *

Я понял, что что-то не так, почти сразу же, как только открыл входную дверь. Запахи дома мгновенно узнаваемы и нерушимы. Они лишь до некоторой степени изменяются в зависимости от того, что ты готовил или как давно делал уборку, но даже лук или новая мастика не могут скрыть аромат нашей повседневной жизни, тот колорит, что мы придали воздуху, в котором живем.

Моей первой реакцией было отдернуть назад голову: в последний раз запах здесь был иной, все перешибало дерьмом. Но когда первое потрясение прошло, в мозгу что-то щелкнуло, и я узнал запах оливкового масла, орегано, чеснока. Запахи итальянского ресторана – теплые, насыщенные и соблазнительные.

С тех пор как я стал снова жить один, я держу в вазе у входной двери охотничий нож. Не думаю, что я сумел бы хорошо им воспользоваться, если бы пришлось столкнуться с грабителем, но мне нравилось держать его там. Как можно бесшумнее вытащив нож из укромного места, я прокрался в кухню.

Свет там был включен, кухонный стол накрыт на одного – черная скатерка, белая салфетка, винный бокал, бутылка кьянти. Сбоку – большая керамическая чаша с моим любимым кушаньем, салатом из ракушек. Макаронные изделия в виде морских ракушек, какие в детстве нам всегда готовила мать.

И это не все. Медленно и осторожно обойдя всю квартиру, включая свет и заглядывая в углы, я повсюду находил ракушки. Три среднего размера на комоде в спальне. Посреди моей постели красовался гигантский наутилус, который подносят к уху, чтобы услышать шум моря. К стене прислонена эмблема нефтяной компании «Шелл».

Моя квартира напоминала шизофренический музей ракушек. Настоящих, или пластмассовых, или замысловатых штуковин, в которых не сразу и узнаешь раковину.

В ту ночь я долго бродил по квартире, выискивая множество других ракушек, спрятанных, наподобие пасхальных яиц, в самых неожиданных, хитрых местах: в рулонах туалетной бумаги, под подушкой, на странице 1084 словаря, где находилось слово «раковина» со всем множеством его значений.