— Поймите меня, Броцци. Я полагаю, этого человека убили, поскольку он был тайным агентом Десяти и Уголовного суда. Но почему убийство такое показное? И этот явный намек, который словно приглашает нас на сцену свершившейся драмы? Будто мы являемся персонажами пьесы, написанной каким-то сумасшедшим драматургом? Драматургом, чей темперамент весьма далек от темперамента сьера Гольдони, которого, я полагаю, можно исключить из моего списка подозреваемых, так же, кстати, как и обоих братьев Вендрамини. Но тот, кто обожает театр, пародию… И Панталоне, чей скомканный костюм я нашел неподалеку. Брошь, которую вы мне показали, принадлежащая Лучане Сальестри… Вам не кажется, что очень уж удачное совпадение. Чересчур удачное, быть может. Если только Марчелло не был любовником этой молодой женщины, как и Джованни Кампьони, член сената. Банальное преступление из ревности стало бы для меня большим облегчением, но что-то верится с трудом. Все это мне кажется дьявольски надуманным, Броцци…

Врач поднял взгляд и добавил:

— Так актер продумывает свою роль и декорации. Я с вами согласен.

— В осуществление этого гнусного деяния вложено много старания и таланта. Марчелло наверняка долго кричал в этом пустом театре, когда ему выпускали кровь и прибивали молотком к доскам. Слишком изощренно для обычной вендетты. Меч, пистолет или аркебуза отлично решают такую проблему и куда надежнее. Его хотели заставить страдать и, возможно, говорить. Пытка… Но если и так, то почему в театре, Броцци? Почему его попросту не выкрали и не увезли куда-нибудь?

— Чтобы мы непременно его нашли, мой дорогой, — ответил врач, снова склоняясь над трупом.

Пьетро в знак согласия прищелкнул языком.

— Загадочная надпись на теле — еще один признак, что убийца хотел обратиться к нам. Так и есть, Броцци. Он хотел прокричать нам что-то… И все это совсем не похоже на… как бы это сказать… классическую пытку. Все это проделано специально для нас, иными словами, для республики. Но тут есть еще кое-что весьма странное…

— Я понимаю, о чем вы, — кивнул Броцци, доставая платок, чтобы протереть очки. У него взмок лоб. — Глаза, верно?

— Вот именно, глаза, — улыбнувшись, поднял палец Пьетро. — Венец из колючек, рана на боку, крест, уксус, все прочие виды кровоподтеков или признаки побивания камнями еще годятся… Но зачем было вырезать глаза? Это как-то не вяжется с Библией, Броцци. Безусловно фальшивая нота в этой скверной постановке. Но я совершенно уверен: это вовсе не случайность. Ладно! По-моему, у нас уже есть достаточно ниточек, за которые можно потянуть. Лучана Сальестри, куртизанка… Джованни Кампьони, сенатор… и на всякий случай исповедник из Сан-Джорджо, отец Каффелли.

Вздохнув, Пьетро припомнил слова Эмилио, когда они покинули Дворец дожей: «Ты только что ступил в преддверие ада, поверь мне. Скоро ты и сам это поймешь».

Пьетро взглянул на Броцци. Врач улыбнулся, почесывая бороду, и бросил в тазик окровавленный стилет, звякнувший о металл.

Вода окрасилась кровью.

— Добро пожаловать в мир уголовных дел Совета сорока, — только и сказал он.

* * *

Пьетро шагал по улицам Венеции. Он собирался встретиться с Ландретто в таверне, где они должны были заночевать в ожидании более подходящего жилья, которое подыскивал для них Эмилио. Пьетро шел, заложив руки за спину, полный мрачных мыслей, сосредоточенно глядя в землю. Ночь была в самом разгаре.