Чехословакию в антисоветских настроениях.

“Где, где? – кричит Павличек.- Вы разве ощутили антисоветские настроения? – Он хватает Товстоногова и меня за рукава.- У вас сегодня свободный день. Берем машину и едем на границу. Вы увидите сами. Там все спокойно. Какая оккупация?”

Все это громко. И все это страшно. Потому что и их страна и наша

– это страны стукачей. Они пытаются от этого избавиться, но пока это только попытка, а у нас стукачество нарастает.

“Расскажите там у вас, что вы здесь видели. Расскажите правду!”

– кричит нам на перроне Павличек. Поезд на Дрезден – мы едем дальше, в ГДР. Я не могу забыть последних минут прощания с

Франтишком Павличеком. Это не фраза, я и правда все тридцать лет, которые прошли с тех пор, это помню, и жуть охватывает сердце. Закатное солнце било в глаза. Толпа уезжающих и провожающих. В эти дни газетные вести стали совсем тревожными.

Павличек почти не спал несколько суток. Глаза красные, воспаленные. Как официальное лицо, он произнес краткую прощальную речь. Стали входить в вагоны. Мы крепко подружились с ним за эти дни и потому обнялись.

“Ну, до встречи… Увидимся… вы звоните, вы пишите… я позвоню, я напишу…” – обычные прощальные слова. Я увидел влагу в его глазах. Может быть, переутомление, а может быть, слезы – так грустно ему с нами прощаться? Но не в нас было дело. “Пора, пора. Увидимся, увидимся”, – сказал он. Поезд тронулся. Мы с

Георгием Александровичем стояли рядом у открытого окна в коридоре. Павличек, не отставая, шел рядом с вагоном. И вдруг он широко улыбнулся. В сочетании с влажными глазами это было довольно жутко. Это был оскал усталости и боли. Поезд ускорил ход. Павличек побежал. Он поднял руку и, прощально махая ею, с широко открытым, квадратным, как у рыдающего младенца, ртом и неожиданно жестким взглядом мокрых глаз прокричал несколько раз:

“Никогда больше не увидимся! Никогда!”

Он оказался прав. Он предвидел.

В конце июля того же 68-го года мы с моим другом Симоном

Маркишем были в “Новом Свете”. Тогда он был москвичом, а я тогда был ленинградцем. Мы съехались в Симферополе и отправились

“дикарями” в поселок “Новый Свет” – восточный Крым, возле

Судака. Ходили по горам, купались и пили шампанское.

Познакомились с кем-то из руководства и были приняты на шампанском заводе. Были потрясены: никогда, нигде такого роскошного “брюта” не пил. Все “spumante”, которые продают сейчас – это вообще не шампанское. А “Вдова Клико”, такая, какую мне удалось познать, ей-богу, хуже. Правда, “Вдова”-то была из магазина, а не прямо из заводского подвала, но все равно

“новосветское” осталось недостижимым идеалом 68-го года.

В дощатый домик почты пришла на мое имя телеграмма до востребования: “Тебя вызывают должен лететь Чехословакию отлет восьмого августа целую мама”. Я не был тогда да и никогда не был потом человеком, которого лично (?!) посылают за рубеж и который должен (?!) лететь. Однако… однако крайне интересно после весенних пражских впечатлений.

Наш отпуск с Симоном прервался на середине, и я вернулся в

Ленинград. Нас посылали вдвоем с московским профессором – театроведом Хайченко – на скромненький самодеятельный театральный фестивальчик в город Гронов, на севере Чехии.

Отлет был, естественно, из Москвы. Из других городов Союза тогда за границу не летали. М. А. Швейцер, узнав, что я неожиданно окажусь в столице, спешно назначил несколько смен речевого озвучания “Золотого теленка”. Двухлетние съемки фильма закончились весной, и теперь в летнюю жару собрать актеров на озвучание было проблемой.