Непонятно потому что. Вот шуршит кто-то за кустами — какая там падла шуршит? Может, мышь, а может, волк — почём я знаю-то? Или завыло-заскулило что-то, так жалобно прямо, будто душат его — что это за хрень? Может, птица эта тутошняя, ящеричная, а может, зверюга кому-то горло грызёт. И спросить не у кого — группа моя сидит, как зайчики, в кучке, жмётся к костру, сами не в курсе. Разумовский ладони греет, Калюжный ветку стругает, Багрову по нужде отойти — и то неуютно. Солдаты… орлы…

Сидим — беседуем, как нам спать не хочется. Каждый лицо сохраняет, уссаться и не жить!

И тут издалёка, оттуда, где река поворачивает, кто-то так: «Цвир-ррь!» — звонко так, тоненько, как канарейка. Калюжный оторвался от ветки, посмотрел, потом привстал, ещё посмотрел — и говорит:

— Мужики, огонёк, бля буду…

Все повскакали, уставились. По реке туман плывёт клочьями, темень, костёр больше дымит, светлячки мельтешат, луны тусклые — а там, вдалеке, на излучине, и вправду светится что-то. Свет белый, ровный — круглая точка, прямо похоже, что фонарь там висит. Но вроде как невысоко над землёй.

Багров говорит:

— Не светлячок. На одном месте всё время, — будто ему кто-то сказал, что светлячок.

А Разумовский:

— Яркий свет. Электрический?

— Чёрт его знает, — говорю. — Непонятно. И я ближе к повороту подходил, чем вы, но, вроде, ничего такого не видал. По-моему, нечему там светиться.

Калюжный шмыгнул носом, говорит:

— Может, правда, рыбаки? А?

— С сильным фонарём? — говорю. — Они б ещё прожектор туда припёрли, мудачьё, чтобы рыбе было повиднее!

Ухмыляется, дерево:

— А хрен их разберёт, индейцев!

Разумовский говорит:

— Если Витя ничего такого не видел, значит, фонарь принесли. Я не думаю, что это — естественный свет. Мне кажется, в природе так светиться нечему.

Я подумал.

— Ладно, — говорю, — ша. Надо пойти и посмотреть.

И все на меня уставились, морды вытянутые, замученные и перепуганные, но обнадёженные какие-то. У меня в голове мелькнуло: круто их свернуло за один день…

Калюжный башкой помотал:

— Куда ночью? Хрен знает, что там светится и зачем зажгли. Может, таких долбоклюев, как мы, приманивать. Ты знаешь, что там за перцы, с фонарём, ёлки?

— А что, — говорю, — ночью перцы, значит, могут нас макнуть, а днём — с пирогами встретят, по-твоему? Ты ж моя радость, Калюжный, скажи ещё что-нибудь умное!

Багров говорит:

— Не-не, сейчас не надо туда идти! Серёжа прав, на фиг!

А у Разумовского вдруг появилась какая-то сумасшедшинка в глазах.

— Нет, ты прав, — говорит, — ты прав, Витя. Днём мы, быть может, и не найдём это место. Ты же не видел ничего, похожего на источник света, когда туда ходил… Надо посмотреть сейчас. Предлагаю так: Денис и Сергей останутся у костра, будут поддерживать огонь, чтобы нам было хорошо видно, куда возвращаться — а мы с тобой пойдём вперёд и поглядим. Как ты на это смотришь?

— Я, — говорю, — на это смотрю строго положительно. Динька со своим животом идти не сможет, пусть сидит, а Серёга остаётся за старшего и охрану: он боксёр, у него нож… и дубина. А мы сходим.

Артик вдруг улыбнулся, будто я ему штуку баксов предложил за так, а остальные двое переглянулись.