— Спрашивал, — доложил Стариков. — Они сказали, что это каша, мед, дерьмо и пчелы в одном слове.

— Спасибо, — поблагодарил Никитин. — Сейчас иди и делай запрос на сотрудника УВД города Мурманска Русенкова Антона Антоновича. Все-все-все. «Хочу все знать». Захватил в юности такой киножурнал? Михаил, что по запросу в Москву?

— Ждем-с.

В конце стола зашевелился, словно пробуждаясь, Черников.

— Сегодня проверил все ориентировки за год по области. Человек в сером плаще нигде не отсвечивал.

— Да. А что насчет социального работника в черных брюках?

— Наружка его пасет. Раз молчат, значит, ничего выдающегося не происходит. Будем ждать письменного ответа. Может, там что прояснится.

— Понятно. — Никитин тяжело вздохнул.

У него было такое же ощущение в юности, когда он прыгал с парашютом. Ты стоишь перед вечностью, и не на что опереться.

— Что, Сергей, через полчаса нужно выдвигаться к мемуаристу Муромову?

— А ты коньяк купил?

— По дороге возьмем.

В тот момент, когда Александр и Сергей поднимались по лестнице дома, в котором жил доктор Муромов, в квартире данного персонажа происходило следующее.

Муромов барахтался на кровати, пытаясь вывернуться из-под подушки, которая тяжким грузом давила ему на лицо. В изголовье мемуариста на коленях стоял человек в коричневой кожаной куртке и с силой давил на эту самую подушку. С удовлетворением почувствовав, что барахтанье стало носить конвульсивный характер, он удвоил усилия, желая побыстрее закончить с этим делом.

И тут произошло непредвиденное. Раздался звонок в дверь. Человек вспомнил, что не запер ее изнутри, а лишь прикрыл, и мысль об этом разом изменила его планы. Он оставил подушку на голове жертвы и выскочил на балкон.

Четвертый этаж полногабаритного дома сталинской постройки. Прыжок вниз означал смерть, вверх, с целью дотянуться до балкона, — то же самое, только с большей высоты.

— Что это он не открывает? — забеспокоился Черников.

— Спит, наверное.

— Он сказал, что встает в семь и садится за мемуары.

— Ага. — Никитин неопределенно хмыкнул, разглядывая этикетку на бутылке «Дербента».

Черников толкнул дверь, и она неожиданно открылась. Ни слова не говоря, опер вынул ПМ и осторожно вошел в квартиру. За ним проследовал Саша. Его вид, с пистолетом в одной руке и бутылкой коньяка в другой, был несколько нелепым, но отвлекаться на то, чтобы избавиться от благородного напитка, не было времени.

Черников рывком перевалился через порог комнаты, за секунду оценил ситуацию в квартире и завопил:

— Саша! Займись дедом, я к балкону!

Балкон был пуст. Глянув вниз, он не обнаружил никаких признаков жизни или смерти на асфальте. Потом опер повторил движение человека в кожаной куртке — быстро поднял голову вверх. Не стоило даже думать о том, что можно дотянуться до балкона пятого этажа.

— Не на крыльях же он сюда прилетел! — в сердцах рявкнул он в комнату.

А там Никитин стащил старика на пол и делал ему искусственное дыхание. Саша уже понял, что тот будет жить. Пульс прощупывался, появилось и прерывистое дыхание.

— Давай, старик! — подбадривал его Никитин, продолжая давить толчками на седую впалую грудь. — Сейчас коньячку хапнем по маленькой! «Дербент», Кизляр, выдержка три года! Сорок два градуса! Как в сказке будешь.