— Я думала, что вы уже догадались, — ответила Сирилла. — На турнире, устроенном в замке в честь вашего дня рождения, когда вам исполнился двадцать один год!

— Ну, конечно же! — воскликнул он. — Я совсем забыл об этом. Моя родители возродили к жизни средневековые рыцарские поединки.

— А вы были рыцарем… Белым рыцарем, — еле слышно проговорила Сирилла.

То, как она произнесла эти слова, и выражение, промелькнувшее в ее глазах, подтвердили догадку герцога, что его появление в сверкающих на солнце доспехах, которые принадлежали его предкам, потрясло ее.

Турнир был организован с большим знанием дела. Действия участников поединков тщательно отрабатывались.

Его противником был Черный рыцарь, который, победив в нескольких предыдущих поединках, бросил вызов ему, Белому рыцарю. И он одолел своего противника в том театрализованном представлении — Добро восторжествовало над Злом.

Герцог отлично помнил, как под гром аплодисментов и радостные возгласы зрителей, съехавшихся со всех уголков Турена, чтобы принять участие в таком замечательном празднике, он спустился с трибуны.

Толпа шумела и веселилась, пиво и сидр, которые текли рекой, в немалой степени способствовали добродушному настроению всех гостей. А на трибуне расположились самые красивые в провинции женщины, одетые в средневековые костюмы.

Герцог помнил, что перед турниром одна дама в знак своей благосклонности торжественно вручила ему талисман, но, будучи в те годы романтически настроенным юношей, он считал, что истинным талисманом для него является крохотный портрет Зиваны, который он носил на груди.

Возможно, потому, что во время того поединка герцог представлял, будто сражается за любимую, он, стремительно атакуя противника, создал образ того романтического юноши, которого хотели видеть все зрители.

— Девять лет назад, — задумчиво, как бы разговаривая с самим собой, промолвил он.

— Мне тогда было девять лет, — сказала Сирилла. — Я навсегда запомнила, как вы выглядели… что вы… своим видом вдохновляли других.

— Это был всего лишь спектакль.

Наступила пауза. Наконец Сирилла проговорила:

— Можно я скажу вам… кое о чем, монсеньер, раз мы… одни?

— Да, конечно, — ответил герцог. — До настоящей минуты у нас не было возможности поговорить.

— Я не знала… я только недавно поняла, что вы… чувствовали.

Герцог был озадачен. Он не мог представить, чтобы его мать рассказала этой девочке, каковы его намерения в отношении своей жены и их семейной жизни, о чем он ясно дал понять герцогине вчера вечером, когда она принялась рассуждать так, будто он проживет в замке какое-то время.

— Я подчинился твоим желаниям, мама, — жестко сказал он. — Я отказался от своей свободы только потому, что ты меня об этом попросила. Я приложу все усилия, чтобы дать тебе внуков, о которых ты так страстно мечтаешь. Но на этом моя миссия заканчивается! — Помолчав, он добавил:

— Мы с тобой заключили сделку, и с моей стороны не будет никаких нарушений взятых на себя обязательств.

— Что ты имеешь в виду, Аристид? — спросила герцогиня.

— Я имею в виду, что в мои намерения входит уехать в Париж и оставаться там.

— И как долго? — прерывающимся голосом промолвила она.

— Столько, сколько мне захочется, — ответил герцог. — Моя жена может жить здесь, ты имеешь возможность наслаждаться ее обществом, но я не допущу, чтобы она каким-то образом вмешивалась в мою жизнь. Я настаиваю, чтобы наше с ней общение ограничилось теми рамками, которые установлю я.