Следом вышел на помост Марк Лебедев, как был, с повязкой и с трофейным «хоннером». Раскланялся серьезно, как настоящий артист, растянул меха, пробежал по басам ловкими пальцами и начал потихоньку «яблочко».

Тут же возник бритый в тельняшке, прошел по кругу, заложив руки на спину. Начал отбивать ритм каблуками – сперва спокойно, нарочито сдержанно, размеренно, но по мере того, как музыка ускорялась, все быстрее и четче стучали его блестящие ботинки, отбивая дробь, словно на барабане. Все убыстряя пляс, он ударил наконец вприсядку – ух и лихо у него получалось! То опускался до самого пола, то взмывал чуть ли не под потолок. Свистнул по-разбойничьи, смерчем понесся по кругу. Все хлопали как сумасшедшие, свистели, выкрикивали «э-э-эх!» – пока наконец не стих аккордеон.

И когда плясун, широко раскинув руки, встал и поклонился, молодец молодцом, Яшка его узнал. Это тот самый хуторской пижон с шалмана. Трудно было его сразу узнать без седых кудрей, глупой вышиванки и поганых усиков.

Лебедев, спустившись с эстрады, с чувством пожал ему руку:

– Спасибо, товарищ.

– Вам спасибо, – раскланялся тот.

Заквакал патефон. Мероприятие продолжалось своим чередом, и Пельмень с Анчуткой, перехватив пару бутербродов с газировкой, нашли, что в патрулировании есть много хорошего.

Некоторое время все было чин-чинарем, и все-таки скандал разразился. Какая-то женщина в шляпке вбежала в зал и завизжала:

– Режутся!

Комсомольцы и примкнувшие к ним помчались на улицу, где разворачивалась удивительная картина. Один из шахматистов, обычно тихий слесарь Хлынов, рвался из рук двух друзей, удерживающих его, орал, разбрызгивая слюну:

– Пустите меня! Подлец, шкура!

Напротив молча вырывался из рук других плясун в тельняшке. Вдруг он ловко брыкнул ногами, выкрутился, бросился на Хлынова – и прежде чем его успели перехватить, со всей силы боднул слесаря в живот. Бросили Хлынова валяться и корчиться, принялись вчетвером ловить драчуна. Некоторое время ему удавалось увертываться так же ловко, как и отплясывать, но все-таки в какой-то момент то ли удача ему изменила, то ли зазевался. Один из ребят ухватил его за руку и завел за спину локоть, взяв на болевой прием. Но тот снова выкрутился угрем, откатился. Откуда ни возьмись, в руках у него блеснула бутылка, которую он грохнул о ребро оградки и выставил вперед.

– Так, игры кончились, – громко произнес Лебедев. – Бросьте шутки шутить. И «розочку» пожалуйте сюда. Из-за чего драка?

– Передергивает! – отдуваясь, пожаловался Хлынов.

– Что, в шахматы?! – не сдержавшись, восхитился Анчутка.

Хлынов открыл было рот, но спохватился и, задвигав челюстью, выдавил:

– Н-нет…

– Азартные игры, Хлынов? – со строгостью не к месту вопросил Лебедев.

– А еще комсомолец! – возмутилась Маринка.

Тут плясун, решив, видимо, что местные и без него разберутся, выкинул «розочку» и бросился напролом. Ловко, по-футбольному, раскачав одного патрульного, обошел второго, без труда обогнул комсомолку, торгующую варежкой, и сиганул через забор. Все заметались, но Марк успокоил:

– Тихо! Товарищи, это ж задний двор, там высокая ограда и только один выход – через зал. Пойдемте, надо завершить воспитательную работу. Хотя он и не особо виноват, – он бросил многозначительный взгляд на Хлынова, – но проработать надо.

Однако когда патруль прошел зал насквозь и вбежал в хозяйственный двор, то говорить было не с кем. Никого там не оказалось.

…Яшка решил воспользоваться всеобщей суматохой и уладить свои собственные дела.