Тут из леска появилась процессия. Гордый Канунников, выпятив грудь, и чистильщик обуви Сахаров, держась поодаль, конвоировали мотоциклетного вора, потрепанного и ободранного. Один глаз у него заплыл, губы распухли, как подушки, рукав пиджака держался на соплях, а сам он злобно шепелявил:

– Ответите еще! Я на вас в суд! За рукоприкладство, за порчу имущества!

– Поговори тут, – Яшка легко, но обидно толкнул его коленом под зад. И солидным тоном обратился к Лебедеву: – Вот, привели, забирайте.

– Молодец, Канунников! – Марк протянул руку. – От души.

– Я ж не один. Если бы не Андрюха. Да! И вот еще Сахаров. Без него бы вообще ничего не получилось.

Лебедев глянул ему за спину:

– Где же он? Герой! Выйди, покажись людям.

Обувщик, смущенно улыбаясь, вступил в освещенный круг:

– Да и ничего особенного. Смотрю: мотоцикл тырят, людей бьют, я и ввязался. Чего ж смотреть?

– Если бы все так рассуждали, то, глядишь, и милицию можно было бы распустить, – рассмеялся Лебедев. – Давай руку.

И, пожав, пообещал:

– Мы тебе благодарность выдадим, хочешь? В рамочке.

– Если только в рамочке, – улыбнулся тот.

5

Поскольку Анька Мохова была настроена решить все вопросы безотлагательно, на дом к Сорокину поехали тотчас. Увы, там ждали разочарование и закрытая дверь. Пока ребята раскидывали умом, что делать и куда теперь бежать, послышались шаги: вниз по лестнице шли две девчонки.

– Вы к Николаю Николаевичу? – спросила та, что покрупнее, с одной косой, гнавшая вниз по лестнице ту, что помельче, с двумя косами. – Он в госпитале.

– Опять? – расстроенно спросил Колька.

– Снова, – сокрушенно, как взрослая, сказала девчонка. – Так что поезжайте на площадь Борьбы, как раз к приемным часам попадете. Привет от Лены Киселевой передайте.

Он пообещал.

До госпиталя было рукой подать, шесть остановок на трамвае, добрались быстро и без труда отыскали Сорокина: он на скамейке в больничном садике играл с каким-то дядькой в шахматы. Увидев Кольку и Аню, совершенно не удивился, так и сказал:

– Я тебя, Анюта, ждал. И тебя, тезка.

Согласившись на ничью, простился с дядькой и пригласил пройтись.

Больница была старая, дореволюционной постройки, ее окружал запущенный густой парк. Дорожки потрескались, кое-где уже вздувались кочки, верхушки некоторых, точь-в-точь как у вулканов, разрывались землей и зеленью. Зато на каждом расчищенном куске земли была разбита клумба или больничный огород. Вот и сейчас: несмотря на то, что до урожая еще пахать и пахать, уже вовсю состригали с клумб какую-то зелень, а с огорода дергали редис.

Глядеть на капитана удовольствия было мало. Особенно когда он забывался, задумывался и губа у него отвисала, как у старой лошади.

– Третьего приступа не допустили едва-едва, – пояснил он.

Ребята промолчали, и капитан поторопил:

– Времени маловато. Рассказывай, Мохова.

Аня изложила ему свои вопросы и сомнения, Сорокин, слушая внимательно, кивал с таким видом, будто и ожидал чего-то подобного.

– Согласен. В заключении судмедэксперта описано, помимо перелома позвонка, повреждение на затылке. Откуда оно? Почему он решил, что это посмертные следы, след от удара об пол или о край стола?

– Откуда же повреждение?

– Не знаю. С таким же успехом можно было предположить и удар по затылку. – Он замолчал.

– Что же дальше? Что? – торопила Анька.

– Ничего…

Она полыхнула, как порох:

– Это значит – все бросить? Значит, самоубийца? Но это неправда, вы-то должны знать!

– Знаю, – согласился Сорокин.