|
- Нашего брата без дубины не уверишь, известно. Хорошо еще, что не всех высек. - А ты вперед больше знай, да меньше болтай, крепче будет! - озлобленно замечает кто-нибудь. - Да ты что учишь-то, учитель? - Знамо дело, учу. - Да ты кто таков выскочил? - Да я-то покамест еще человек, а ты-то кто? - Огрызок собачий, вот ты кто. - Это ты сам. - Ну, ну, довольно вам! чего загалдели! - кричат со всех сторон на спорящих... В тот же вечер, то есть в самый день претензии, возвратясь с работы, я встретился за казармами с Петровым. Он меня уж искал. Подойдя ко мне, он что-то пробормотал, что-то вроде двух-трех неопределенных восклицаний, но вскоре рассеянно замолчал и машинально пошел со мной рядом. Все это дело еще больно лежало у меня на сердце, и мне показалось, что Петров мне кое-что разъяснит. - Скажите, Петров, - спросил я его, - ваши на нас не сердятся? - Кто сердится? - спросил он, как бы очнувшись. - Арестанты на нас... на дворян. - А за что на вас сердиться? - Ну, да за то, что мы не вышли на претензию. - Да вам зачем показывать претензию? - спросил он, как бы стараясь понять меня, - ведь вы свое кушаете. - Ах, боже мой! Да ведь и из ваших есть, что свое едят, а вышли же. Ну, и нам надо было... из товарищества. - Да... да какой же вы нам товарищ? - спросил он с недоумением. Я поскорее взглянул на него: он решительно не понимал меня, не понимал, чего я добиваюсь. Но зато я понял его в это мгновение совершенно. В первый раз теперь одна мысль, уже давно неясно во мне шевелившаяся и меня преследовавшая, разъяснилась мне окончательно, и я вдруг понял то, о чем до сих пор плохо догадывался. Я понял, что меня никогда не примут в товарищество, будь я разарестант, хоть на веки вечные, хоть особого отделения. Но особенно остался мне в памяти вид Петрова в эту минуту. В его вопросе: "Какой же вы нам товарищ?" - слышалась такая неподдельная наивность, такое простодушное недоумение. Я думал: нет ли в этих словах какой-нибудь иронии, злобы, насмешки? Ничего не бывало: просто не товарищ, да и только. Ты иди своей дорогой, а мы своей; у тебя свои дела, а у нас свои. И действительно, я было думал, что после претензии они просто загрызут нас и нам житья не будет. Ничуть не бывало: ни малейшего упрека, ни малейшего намека на упрек мы не слыхали, никакой особенной злобы не прибавилось. Просто пилили нас понемногу при случае, как и прежде пилили, и больше ничего. Впрочем, не сердились тоже нимало и на всех тех, которые не хотели показывать претензию и оставались на кухне, равно как и на тех, которые из первых крикнули, что всем довольны. |
