|
.. Но Филипп Филиппович уже жал кнопку звонка и, не глядя более на даму, говорил: - Баквалин! Потеряны два билета... ряд? - Одиннадц... - В одиннадцатом ряду. Впустить. Посадить... Проверить! - Слушаю! - гаркал Баквалин, и не было уже дамы, и кто-то уже наваливался на барьер, хрипел, что он завтра уезжает. - Так делать не годится! - озлобленно утверждала дама, и глаза ее сверкали. - Ему уже шестнадцать! Нечего смотреть, что он в коротких штанах... - Мы не смотрим, сударыня, кто в каких штанах, - металлически отвечал Филя, - по закону дети до пятнадцати лет не допускаются. Посиди здесь, сейчас, - говорил он в это же время интимно бритому актеру. - Позвольте, - кричала скандальная дама, - и тут же рядом пропускают трех малюток в длинных клешах. Я жаловаться буду! - Эти малютки, сударыня, - отвечал Филя, - были костромские лилипуты. Наставало полное молчание. Глаза дамы потухали, Филя тогда, оскалив зубы, улыбался так, что дама вздрагивала. Люди, мнущие друг друга у барьера, злорадно хихикали. Актер с побледневшим лицом, со страдальческими, помутневшими глазами, вдруг наваливался сбоку на барьер, шептал: - Дикая мигрень... Филя, не удивляясь, не оборачиваясь, протягивал руку назад, открывал настенный шкафик, на ощупь брал коробочку, из нее вынимал пакетик, протягивал страдальцу, говорил: Водой запей... Слушаю вас, гражданка. Слезы выступали у гражданки, шляпка съезжала на ухо. Горе дамы было велико. Она сморкалась в грязный платочек. Оказывается, вчера, все с того же "Дон-Карлоса" пришла домой, ан сумочки-то и нет. В сумочке же было сто семьдесят пять рублей, пудреница и носовой платок. - Очень плохо, гражданка, - сурово говорил Филя, - деньги надо на сберкнижке держать, а не в сумочке. Дама таращила глаза на Филю. Она не ожидала, что к ее горю отнесутся с такой черствостью. Но Филя тут же с грохотом выдвигал ящик стола, и через мгновение измятая сумочка с пожелтевшей металлической наядой была уже у дамы в руках. Та тепетала слова благодарности. - Покойник прибыл, Филипп Филиппович, - докладывал Баквалин. В ту же минуту лампа гасла, ящики с грохотом закрывались, торопливо натягивая пальто, Филя протискивался сквозь толпу и выходил. Как зачарованный, я плелся за ним. Ударившись головой об стенку на повороте лестницы, выходил во двор. У дверей конторы стоял грузовик, обвитый красной лентой, и на грузовике лежал, глядя на осеннее небо закрытыми глазами, пожарный. Каска сверкала у него в ногах, а в головах лежали еловые ветви. Филя без шапки, с торжественным лицом, стоял у грузовика и беззвучно отдавал какие-то приказания Кускову, Баквалину и Клюквину. Грузовик дал сигнал и выехал на улицу. Тут же из подъезда театра раздавались резкие звуки тромбонов. Публика с вялым изумлением останавливалась, останавливался и грузовик. В подъезде театра виден был бородатый человек в пальто, размахивающий дирижерской палочкой. Повинуясь ей, несколько сверкавших труб громкими звуками оглашали улицу. Потом звуки обрывались так же внезапно, как и начинались, и золотые раструбы и русая эспаньолка скрывались в подъезде. Кусков вскакивал в грузовик, трое пожарных становились по углам гроба, и, провожаемый напутственным Филиным жестом, грузовик уезжал в крематорий, а Филя возвращался в контору. Громаднейший город пульсирует, и всюду в нем волны - прильет и отольет. Иногда слабела без всякой видимой причины волна Филиных посетителей, и Филя позволял себе откинуться в кресле, кой с кем и пошутить, размяться. - А меня к тебе прислали, - говорил актер какого-то другого театра. - Нашли, кого прислать, - бузотера, - отвечал Филя, смеясь одними щеками (глаза Фили никогда не смеялись). |
