|
Стояла полная тишина, и она вдруг прервалась боем хриплым. Било двенадцать раз, и затем тревожно прокуковала кукушка за шкафом. Я стукнул в дверь, потом нажал рукой на громадное тяжкое кольцо, дверь впустила меня в большую светлую комнату. Я волновался, я ничего почти не разглядел, кроме дивана, на котором сидел Иван Васильевич. Он был точно такой же, как на портрете, только немножко свежее и моложе. Черные его, чуть тронутые проседью, усы были прекрасно подкручены. На груди, на золотой цепи, висел лорнет. Иван Васильевич поразил меня очаровательностью своей улыбки. - Очень приятно, - молвил он, чуть картавя, - прошу садиться. И я сел в кресло. - Ваше имя и отчество? - ласково глядя на меня, спросил Иван Васильевич. - Сергей Леонтьевич. - Очень приятно! Ну-с, как изволите поживать, Сергей Пафнутьевич? - И, ласково глядя на меня, Иван Васильевич побарабанил пальцами по столу, на котором лежал огрызок карандаша и стоял стакан с водой, почему-то накрытый бумажкою. - Покорнейше благодарю вас, хорошо. - Простуды не чувствуете? - Нет. Иван Васильевич как-то покряхтел и спросил: - А здоровье вашего батюшки как? - Мой отец умер. - Ужасно, - ответил Иван Васильевич, - а к кому обращались? Кто лечил? - Не могу сказать точно, но, кажется, профессор... профессор Янковский. - Это напрасно, - отозвался Иван Васильевич, - нужно было обратиться к профессору Плетушкову, тогда бы ничего не было. Я выразил на своем лице сожаление, что не обратились к Плетушкову. - А еще лучше... гм... гм... гомеопаты, - продолжал Иван Васильевич, - прямо до ужаса всем помогают. - Тут он кинул беглый взгляд на стакан. - Вы верите в гомеопатию? "Бомбардов - потрясающий человек", - подумал я и начал что-то неопределенно говорить: - С одной стороны, конечно... Я лично... хотя многие и не верят... - Напрасно! - сказал Иван Васильевич, - пятнадцать капель, и вы перестанете что-нибудь чувствовать. - И опять он покряхтел и продолжал: - А ваш батюшка, Сергей Панфилыч, кем был? - Сергей Леонтьевич, - ласково сказал я. - Тысячу извинений! - воскликнул Иван Васильевич. - Так он кем был? "Да не стану я врать!" - подумал я и сказал: - Он служил вице-губернатором. Это известие согнало улыбку с лица Ивана Васильевича. - Так, так, так, - озабоченно сказал он, помолчал, побарабанил и сказал: - Ну-с, приступим. Я развернул рукопись, кашлянул, обмер, еще раз кашлянул и начал читать. Я прочел заглавие, потом длинный список действующих лиц и приступил к чтению первого акта: - "Огоньки вдали, двор, засыпанный снегом, дверь флигеля. Из флигеля глухо слышен "Фауст", которого играют на рояли..." Приходилось ли вам когда-либо читать пьесу один на один кому-нибудь? Это очень трудная вещь, уверяю вас. Я изредка поднимал глаза на Ивана Васильевича, вытирал лоб платком. Иван Васильевич сидел совершенно неподвижно и смотрел на меня в лорнет, не отрываясь. Смутило меня чрезвычайно то обстоятельство, что он ни разу не улыбнулся, хотя уже в первой картине были смешные места. Актеры очень смеялись, слыша их на чтении, а один рассмеялся до слез. Иван же Васильевич не только не смеялся, но даже перестал крякать. И всякий раз, как я поднимал на него взор, видел одно и то же: уставившийся на меня золотой лорнет и в нем немигающие глаза. Вследствие этого мне стало казаться, что смешные эти места вовсе не смешны. Так я дошел до конца первой картины и приступил ко второй. В полной тишине слышался только мой монотонный голос, было похоже, что дьячок читает по покойнику. Мною стала овладевать какая-то апатия и желание закрыть толстую тетрадь. |
