|
- Я найду этого Семена Хотова. гм... йуршали, чуть тронутые желтым тленом, амбулаторные листы. 17 июня 1916 года Семен Хотов полул шесть пакетиков ртутной целительной мази, изобретенной давно на спасение Семена Хотова. Мне известно, что мой предшественник говорил Семену, вручая ему мазь: - Семен, когда сделаешь шесть втираний, вымоешься, приедешь опять. Слышишь, Семен? Семен, конечно, кланялся и благодарил сиплым голосом. Посмотрим: деньков через 10-12 должен Семен неизбежно опять показаться в книге. Посмотрим, посмотрим... Дым, листы шуршат. Ох, нет, нет Семена! Нет через 10 дней, нет через 20... Его вовсе нет. Ах, бедный Семен Хотов. Стало быть, исчезла мраморная сыпь, как потухают эвезды на заре, подсохли кондиломы. И погибнет, право, погибнет Семен. Я, вероятно, увижу этого Семена с гуммозными язвами у себя на приеме. Цел ли у него носовой скелет? А зрачки у него одинаковые?.. Бедный Семен! Но вот не Семен, а Иван Карпов. Мудреного нет. Почему же не заболеть Карпову Ивану? Да, но позвольте, почему же ему выписан каломель с молочным сахаром, в маленькой дозе?! Вот почему: Ивану Карпову 2 года! А у него "Луес 2"! Роковая двойка! В звездах принесли Ивана Карпова, на руках у матери он отбивался от цепких докторских рук. Все понятно. Я знаю, я догадываюсь, я понял, где была у мальчишки двух лет первичная язва, без которой не бывает ничего вторичного. Она была во рту. Он получил ее с ложечки. Учи меня, глушь! Учи меня, тишина деревенского дома! Да, много интересного расскажет старая амбулатория юному врачу. Выше Ивана Карпова стояла: "Авдотья Карпова, 30 лет". Кто она? Ах, понятно. Это - мать Ивана. На руках-то у нее он плакал. А ниже Ивана Карпова: "Авдотья Карпова, 6 лет". - А это кто? Сестра! Каломель... Семья налицо. Семья. И не хватает в ней только одного человека - Карпова, лет 35-40... И неизвестно, как его зовут - Сидор, Петр. О, это неважно! "...дражайшая супруга... дурнан болезнь сифиль..." Вот он - документ. Свет в голове. Да, вероятно, приехал с проклятого фронта и не "открылся", а может, и не знал, что нужно открыться. Уехал. А тут пошло. За Авдотьей - Марья, за Марьей - Иван. Общая чашка со щами, полотенце... Вот еще семья. И еще. Вон старик, 70 лет. "Луес 2". Старик. В чем ты виноват? Ни в чем. В общей чашке. Внеполовое, внеполовое. Свет ясен. Как ясен и беловат рассвет раннего декабря. Значит, над амбулаторными записями и великолепными немецкими учебниками с яркими картинками я просидел всю мою одинокую ночь. Уходя в спальню, зевал, бормотал: - Я буду с "ним" бороться. *** Чтобы бороться, нужно его видеть. И он не замедлил. Лег санный путь, и бывало, что ко мне приезжало 100 человек в день. День занимался мутно-белым, а заканчнвался черной мглой за окнами, в которую загадочно, с тихим шорохом уходили последние сани. Он пошел передо мной разнообразный и коварный. То являлся в виде язв беловатых в горле у девчонки-подростка. То в виде сабельных искривленных ног. То в виде подрытых вялых язв на желтых ногах старухи. То в виде мокнущих папул на теле цветущей женщины. Иногда он горделиво занимал лоб полулунной короной Венеры. Являлся отраженным наказанием за тьму отцов на ребятах, с носами, похожими на казачьи села. Но, кроме того, он проскальзывал и незамеченным мною. Ах, - ведь я был со школьной парты! И до всего доходил своим умом и в одиночестве. |
