|
- Скудова - не интересно, - отозвался я, закуривая пятндесятую папиросу за этот день, - другое ты лучше спроси, что будет с твоимн ребятами, если не станешь лечить. - А что? Ничаво не будет, - ответила она и стала заворачнвать младенца в пеленки. У меня перед глазами лежали часы на столике. Как сейчас помню, что поговорил я не более трех минут и баба зарыдала. И я очень был рад этим слезам, потому что только благодаря им, вызванным моими нарочито жесткими и пугающими словами, стала возможна дальнейшая часть разговора: - Итак, они остаются. Демьян Лукич, вы поместите их во флигеле. С тифозными мы справимся во 2-й палате. Завтра я поеду в город и добьюсь разрешения открыть стационарное отделение для сифилитиков. Великий интерес вспыхнул в глазах фельдшера. - Что вы, доктор, - отозвался он (великий скептнк был), - да как же мы управимся одни? А препараты? Лишних сиделок нету... А готовить?.. А посуда? шприцы?! Но я тупо, упрямо помотал головой и отозвался: - Добьюсь. Прошел месяц... В трех комнатах занесенного снегом флигелька горели лампы с жестяными абажурами. Иа постелях бельишко было рваное. Два шприца всего было. Маленький однограммовый и пятнграммовый - люэр. Словом, это была жалостливая, занесенная снегом бедность. Но... гордо лежал отдельно шприц, при помощи которого я, мысленно замирая от страха, несколько раз уже делал новые для меня еще загадочные и трудные вливания Сальварсана. И еще: на душе у меня было гораздо спокойнее - во флигельке лежали семь мужчин и пять женщин, и с каждым днем таяла у меня на глазах звездная сыпь. Был вечер. Демьян Лукич держал маленькую лампочку и освещал застенчивого Ваньку. Рот у него был вымазан манной кашей. Но звезд на нем уже не было. Итак, все четверо прошли под лампочкой, ласкал мою совесть. - К завтраму, стало быть, выпишусь, - сказала мать, поправляя кофточку. - Нет, нельзя еще, - ответил я, - еще один курс придется претерпеть. - Нет моего согласия, - ответила она, - делов дома срезь. За помощь спасибо, а выписывайте завтра. Мы уже здоровы. Разговор разгорелся, как костер. Кончился он так: - Ты... ты знаешь, - заговорил я и почувстовал, что багровею, - ты знаешь... ты дура! .. - Ты что же это ругаешься? это какие же порядки - ругаться? - Разве тебя "дурой" следует ругать? Не дурой, а... а!.. Ты посмотри на Ваньку! Ты что же хочешь его погубить? Ну, так я тебе не позволю этого! И она осталась еще на десять дней. Десять дней! Больше никто бы ее не удержал. Я вам ручаюсь. Но, поверьте, совесть моя была спокойна и даже... "дура" не потревожила меня. Не раскаиваюсь. что брань по сравнению со звездной сыпью! *** Итак, ушли года. Давно судьба и бурные лета разлучили меня с занесенным снегом флигелем. Что там теперь и кто? Я верю, что лучше. Здание выбелено, быть может, и белье новое. Электричества-то, конечно, нет. Возможно, что сейчас, когда я пишу эти строки, чья-нибудь юная голова склоняется к груди больного. Керосиновая лампа отбрасывает свет желтоватый на желтоватую кожу... Привет, мой товарищ! Я убил Доктор Яшвин усмехнулся косенькой и странной усмешкой и спросил так: - Листок с календаря можно сорвать? Сейчас ровно 12, значит, наступнло 2-е число. |
