– Но ведь не запрещается проявлять к ним интерес, если они встретились тебе на пути, – сказал Адамберг.

Очевидно, Данглар уехал, так и не сблизившись с той женщиной, подумал комиссар. И теперь в его душу снова закралась тревога. Адамберг представлял себе душу Данглара в виде большой глыбы известняка: от бесконечных вопросов, как от капель воды, в ней образовались полости, в которых залегали нерешенные проблемы. Каждый день Данглара беспокоили три‑четыре полости одновременно. В данный момент их содержимое было таково: проезд по туннелю, женщина из Лондона и отрезанные ступни на Хайгетском кладбище. Адамберг уже объяснял майору, что энергия, потраченная им на решение вопросов и закрытие полостей, расходовалась понапрасну, потому что, как только одна полость закрывалась, на освободившемся месте тут же возникало несколько новых с другими, столь же мучительными вопросами.

А если бы он не копался в этом без конца, полости постепенно закрылись бы сами собой, под целительным действием забвения.

– Не волнуйся, она объявится, – сказал Адамберг.

– Кто?

– Абстракт.

– Рассуждая логически, – произнес Эсталер, все еще размышлявший над этой темой, – племяннику следовало бы не убивать медведя, а доставить тете его экскременты. Ведь дядя находился в животе у медведя, а не в его шкуре.

– Верно, – с удовлетворением заметил Адамберг. – Тут все базируется на представлениях племянника о его дяде и об этом медведе.

– И на представлениях тети, – добавил Данглар: его немного успокоила уверенность Адамберга в том, что Абстракт еще объявится. – Ведь мы не знаем, что ей больше хотелось получить в память о муже – шкуру медведя или его экскременты.

– Все зависит от представлений, – повторил Адамберг. – Возможно, по представлениям племянника, дух его дяди вселился в медвежью шкуру, в каждый ее волосок. А какие представления были связаны у текофага с его шкафом? Какое особое значение имели человеческие ступни для того, кто их отрезал? Чей дух вселился в деревянные полки, в пятки и подошвы? Что говорит Сток, Данглар?

– Оставьте вы в покое эти ноги, комиссар.

– Что‑то они мне напоминают, – неуверенно произнес Адамберг. – Какой‑то рисунок или рассказ.

Данглар подозвал стюардессу, предлагавшую пассажирам шампанское, попросил налить по бокалу ему и Адамбергу, затем поставил оба бокала на свой столик. Адамберг пил редко, а Эсталер не пил вообще, потому что от спиртного у него делался туман в голове. Когда ему объяснили, что именно для этого люди и пьют, он был глубоко потрясен. Если Данглару случалось выпить, Эсталер поглядывал на него с жадным любопытством.

– Возможно, – продолжал Адамберг, – это была какая‑то не очень понятная история о человеке, который по ночам искал свои башмаки. Или он умер и являлся с того света, требуя, чтобы ему их вернули. Интересно, слышал ли об этом Сток.

Данглар быстро выпил первый бокал, отвел глаза от потолка и посмотрел на Адамберга. В его взгляде было и восхищение, и отчаяние. Иногда Адамберг сосредотачивался, сжимался, как пружина, становился грозным и опасным противником. Это случалось редко, но именно в такие минуты с ним можно было поспорить. А вот когда в голове у него вместо мозгов булькала какая‑то каша – так бывало гораздо чаще, – не стоило даже пытаться втянуть его в спор. И уж совсем бессмысленно было нападать на Адамберга, когда – как, например, сейчас, под действием качки, – его мозги находились в разжиженном состоянии и он напоминал ныряльщика, чье тело и мысли совершают плавные, грациозные, но бесцельные движения. Его глаза становились похожи на бурые водоросли и вызывали у собеседника ощущение чего‑то зыбкого, ускользающего, призрачного.