Катунцев темнел под березой, вжимаясь в нее широкой спиной. Он рассеянно курил. Ждал. Но кого?

Четвертый стакан инспектор пил особенно долго. Хотя бы сиропы залили разные. Апельсиновый, сладкий, противный. Лучше чередовать — стакан с сиропом, стакан чистой. Пятый стакан он еще одолел, но шестым начал захлебываться, решив, что в его образовании есть пробел: в школе милиции учили криминалистике, праву, стрельбе, приемам борьбы, но не научили влить в себя пару литров газированной воды с апельсиновым сиропом. С пивом было бы легче, с пивом было бы проще.

Когда автомат нафыркал седьмой стакан, инспектор услышал нудный голосок:

— Парень, ты не лопнешь?

Пожилая дворничиха мела березовые листья.

— А что — жалко?

— Тут один тоже воду пил, а потом вошел в булочную перед закрытием и вопросик кассиру: «Закурить есть?»

Инспектор воспрял, надеясь на разговор, который заменил бы пытку водой.

— Мамаша, с похмелья я.

— И чего мужикам нравится в этой водке...

— Букет, мамаша.

— Говорят, сторож в каком-то музее весь спирт из-под уродов вылакал.

— Интересно, как же он его называл? Младенцо́вочка?

Дворничиха ему ответила, но он уже не слышал. Катунцев отвалился от березы и сделал шаг вперед. К нему подошла женщина в белом плаще. Дыкина, это Валентина Дыкина. Сейчас она увидит его, Леденцова, и побежит. Нужно что-то сделать — быстрое и точное...

— Тебя мутит, что ли? — дошел голос дворничихи.

Инспектор посмотрел на нее, а когда вернулся взглядом под березу, то увидел в руках Дыкиной белый пакет. У Леденцова осталось несколько мгновений. Нужно сделать что-то быстрое и точное — потом ведь ничего не докажешь.

Он распрямился, сдернул с головы берет и, полыхнув огненной шевелюрой, сунул под нос отпрянувшей дворничихе удостоверение:

— Гражданка, прошу быть свидетелем.

Она не успела ответить, как инспектор с раскрытым удостоверением прыгнул к идущему парню:

— Гражданин, прошу быть понятым.

Под березой ничего не изменилось — только пакет теперь был у Катунцева...

— Уголовный розыск, — представился Леденцов и цепкими, коршунскими пальцами впился в пакет.

Растерянность так обессилила Катунцева, что пакета он не удержал. Леденцов раскрыл его, емкий незаклеенный конверт, и показал понятым. Там зеленела пачка пятидесятирублевых купюр. Под скрещенными взглядами инспектор заправски пересчитал двадцать бумажек:

— Тыща рублей. Гражданин Катунцев и гражданка Дыкина, вы задержаны.

На всю операцию не ушло и пяти минут — даже слова никто не проронил.

Из дневника следователя. Иринку я считаю тишайшим ребенком. Но после родительского собрания ко мне подошла учительница и сообщила, что зовут ее Антониной Петровной, что преподает она математику и что она никогда не лазала в окно. Последние ее слова меня смутили, но я лишь вежливо улыбнулся.

— Вам известно, что Ирочка пишет стихи? — перешла она, как мне показалось, на другую тему.

— Не знал, но приятно слышать.

— Я вам их прочту, — обидчиво предложила она. — «Дано: Антонина лезет в окно. Предположим, что все окна заложим. Доказать, как Антонина будет вылезать...»

После у меня с Иринкой был разговор о назначении поэзии. Уверяет, что сочинила не она, а пятиклассники, и стих общий, давно всем известный. Так сказать, фольклор.

Катунцев, пожилая женщина, Дыкина, какой-то паренек и Леденцов заполнили кабинет, вытеснив из него почти весь воздух.