— Вы ведь были лучшим другом Жака Лормо?

Да что ему надо в конце-то концов?! Ясно сказано: естественная смерть! Заключение по всей форме. Жан-Ми поднимает глаза от лотка и внимательно смотрит на коротко стриженного вихрастого молодого человека, который понимающе ему улыбается.

— Да, а что? Вы его знали?

— К сожалению, нет. Я очень ценю его живопись.

— Да?

В этом удивленном восклицании смешались недоверие и насмешка. Уж я-то знаю Жана-Ми.

— Умереть таким молодым и оставить недописанное произведение, это ужасно. Ведь правда? Это все равно как если бы вы умерли и оставили недопеченный торт.

Жан-Ми, никогда не думавший о такой возможности, недоверчиво глядит на него и скромно возражает:

— Торт — это всего лишь торт.

— Понимаете, я писатель. То есть я пишу, но… пока не нашел издателя. А тем временем меня призвали в армию.

— В какие войска? — расцветает Жан-Ми, довольный, что разговор перешел на знакомый предмет. — Я служил в альпийских стрелках.

— В полицию.

— Что ж, тоже неплохо. Но с альпийскими стрелками не сравнить. Добрый день, мадемуазель Туссен.

— Не очень-то он добрый, — ворчливо возражает одетая в черное старая дева.

— Вы, конечно, были у Лормо, — слащаво причитает Жанна-Мари. — Такое горе!

— Я только что похоронила свою собаку, и у меня отнимается рука, оттого что пришлось копать мерзлую землю в саду, но я не кричу об этом направо-налево! — отчеканивает Туссен, прекращая разговоры о чужом трауре.

— О, я в отчаянии, — почти неподдельно сокрушается королева-мать. Животные не так застят ей свет, как Лормо.

— В отчаянии? Вы? Из-за моей собаки, которую и в магазин-то не пускали? Не смешите меня.

— Это распоряжение префекта, — оправдывается кондитерша.

— Вам же хуже — накликаете беду, — с горьким злорадством облеченной тайным знанием предрекает мадемуазель Туссен. — Дайте мне одну булочку с изюмом.

— В себя не могу прийти, — картаво объявляет с порога мадам Рюмийо, в платиновых с голубым отливом химических кудрях, по-пижонски увешанная значками. — Бедный месье Лормо. Мой муж был его последним клиентом.

— Чушь все это, — обрывает ее мадемуазель Туссен.

Она расплачивается за булочку и выходит под снисходительное молчание, которым всегда встречают причуды богачей. Кажется, она оставит меня на некоторое время в покое.

С полицейским такой надежды нет. Он снова атаковал выкладывающего венские слойки Жана-Ми:

— Вы ведь знали его много лет, да?

Еще бы — мы ходили в один детский сад.

— Он уже в детстве рисовал?

— Ты что, кроме шуток, разбираешься и тащишься от его художеств? — Жан-Ми перегибается к собеседнику над клубничными тортами. В это время в магазин заходит новая порция посетителей в трауре. — А мы-то над ним издевались. Так, без всякого зла, конечно. Но издевались. А картинки-то, выходит, чего-нибудь стоят?

— Конечно.

Лично я другого мнения. Мне всегда нравился замысел и сам процесс, а не результат.

— Во всяком случае, мне они кажутся интересными. Особенно портрет, который он не успел закончить, тот, где окно и девушка…

— Тс-с! — Мой друг поспешно обрывает полицейского и бросает испуганный взгляд на клиентов, уверенный, что все внимательно слушают. — Что вы берете, мадам Рюмийо?

— Право, сама не знаю… Ко мне сегодня приезжают из Лиона сын с невесткой, он там преподает историю…

— Советую вам взять саварен.