Пячусь и разворачиваю тележку, ныряя в первый попавшийся ряд.

Не хочу его видеть… Не хочу…

Я не хочу, чтобы он меня жалел. Хочу, чтобы любил…

Пробежав ряд насквозь, сворачиваю к холодильникам, суетливо возвращая

на место курицу, которую вообще не должна была брать, а за ней

возвращаю и утку…

— Ты странно делаешь покупки… — слышу за спиной напряженный, до

мурашек знакомый голос.

Стерев пальцами слезы со щек, дрожащей рукой возвращаю на место

креветки.

— Я вообще странная, — отвечаю хрипло, задвигая крышку холодильника.

Обняв пальцами ручку тележки, слепо двигаюсь вперед.

Жесткие пальцы прихватывают мой локоть раньше, чем успеваю исчезнуть

за очередным поворотом.

Развернув меня к себе, Романов смотрит в мое лицо, которое пытаюсь от

него спрятать, но безжалостные пальцы, обнимают мой подбородок, заставляя запрокинуть голову.

Сбросив с головы капюшон, давит на меня своим взглядом из-под густых

темных бровей. На секунду мне кажется, будто черты его лица стали

острее. Такие же режущие без ножа, как и этот взгляд.

Не хочу, чтобы он видел мои слезы! Закрываю глаза, чтобы не видеть, как, сжав челюсти, он раздувает крылья носа, будто втягивая в себя мой запах!

Чтобы не видеть того, как его глаза горят каким-то адским огнем, от

которого мне жарко. Чтобы не видеть его всего и не сделать то, чего хочу

больше всего на свете — прижаться носом к его шее и забраться в его

пальто. Почувствовать его твердое тело своим. Каждый его кусок! Каждую

мышцу… потому что он мужчина, и я помню это прекрасно! Мне не нужен

отец или брат. Он мужчина, и я хочу его так. С тех пор, как увидела

впервые…

— Отпусти… — прошу дрожащим голосом, упираясь руками в его живот.

Он вздрагивает под моими пальцами, сбивая наше дыхание.

— С кем ты здесь? — спрашивает жестко.

Я чувствую, как подрагивают его пальцы, гладя мою щеку. От этого мне

хочется стонать. Он не отпустит. Может я знаю его месяц, но этот напор его

тела на свое уже ни с чем никогда не спутаю!

— Ни с кем, — хриплю. — Отпусти… — повторяю, открывая глаза и

облизывая пересохшие губы. — Вы свободны, Александр Андреевич. В

пролете…

— Твою мать… — выдыхает со стоном, запрокидывая голову.

Издав хриплый смешок, делает глубокий вдох, поднимая и опуская грудь.

Обняв мое лицо ладонями, опаляет его искрами своих глаз, без слов

предупреждая о своем намерении. Мои губы зудят. Точно знаю, что он

собирается сделать. Этот его взгляд я ловила на себе предостаточное

количество раз!

— Мне не… не нужны такие отношения, — выпаливаю, ударяя его кулаком

по плечу.

— Какие? — таранит меня взглядом, забираясь ладонями под волосы на

моем затылке и обнимая ими мою шею, в то время, как большие пальцы

его рук очерчивают уголки моих губ, и это так интимно, что мне хочется

выть.

— Ничегонезначащие! — выкрикиваю с дрожью в коленях от липкого

страха.

Если это не вынос мозга, тогда что?!

Плевать мне. Плевать мне на логику мужчин. Плевать, плевать, плевать…

Сжав зубы, он молчит бесконечные секунды, а потом все так же жестко

спрашивает:

— Какие ты хочешь?

— Я… — смачиваю слюной горло, чтобы не звучать, как ржавая скрипка. —

Хочу… быть у тебя единственной. То есть… я имею ввиду…

— Я понял.

— Если я хочу тебя видеть, то имею на… на это право, так же, как и ты…

Предельная серьезность его лица заставляет воздух рваться из легких, будто мы заключаем проклятый пакт.