Я пыталась продолжать болтовню в прежнем легкомысленном тоне, глядя снизу вверх на залившееся краской красивое лицо Дигби и ощущая на своей талии руки, от которых исходило неприкрытое желание.

Я сказала:

— Слово «слегка» звучит неуместно в устах громадины шести с половиной футов. А кроме того, на нас смотрит Пинелопи.

Мы оба взглянули на нее. По-моему, Пинелопи никогда не отличалась большой привлекательностью. Она не употребляла никакой косметики, кроме губной помады, которая почти всегда была не того цвета, какой требовался, — ярко-оранжевый. Но у нее была веселая улыбка, и от всего существа исходило глубокое животное довольство, чувство полнейшего удовлетворения мужем и большой семьей. Дигби заявил, что я ошибаюсь и что она улыбается мне только как приятельнице, а ревновать она вообще не умеет.

— Пенни вообще никогда не думает, она только ест и спит — со мной, разумеется, — ухмыльнулся Дигби. — Или же подносит младенцам бутылочки с молоком.

— Ну что ж, все это звучит прекрасно. Чарльз находит ее божественной и считает, что мне следовало бы больше на нее походить.

— Миляга Чарльз, дай ему Бог здоровья. Ну не странно ли это?! — изумился Дигби. — А я часто думаю, что Пинелопи не худо бы чему-нибудь научиться у вас и попробовать стать хоть немного более красивой, изысканной и холодноватой.

— Холодноватой? — переспросила я.

Я услышала в этом слове вызов. Дигби смотрел на меня горячими красивыми глазами. Он был таким гигантом, таким неотразимо мужественным! Многие женщины были от него без ума, жизнь буквально била из него ключом.

Я почувствовала, как в глубине моего существа нарастает знакомое волнение. Как и Дигби, я тоже выпила бокал шампанского — ведь это было Рождество, званый вечер.

Чарльз, сидя на диване в другом конце гостиной, беседовал с Пинелопи, я уверена, о парусном спорте. Она никогда не страдала морской болезнью и неизменно восхищалась его судном.

— Внутри вы, верно, не такая прохладная, а? — вернул мои мысли к себе Дигби. — Я ведь за вами успел понаблюдать, знаете ли! Я всегда находил вас дьявольски привлекательной. Мы с Чарльзом большие друзья, и я очень тепло к нему отношусь, но иной раз сомневаюсь, действительно ли вы подходите друг другу.

— А вы с Пинелопи подходите?

— О, она совершенно счастлива, и я люблю свою старушку Пенни. Я знаю, что у нее вид шестиклассницы, но для меня это идеальная женщина. И я без ума от своих ужасных детей.

— В таком случае почему же вы слегка влюблены в меня? — ледяным тоном спросила я.

— Потому что я настоящий мужчина, а вы настоящая женщина, — сказал он.

Я нашла этот его ответ почти мудрым — до сих пор я никогда не смотрела на старину Дигби как на психолога.

Все это кончилось тем, что меня уволокли из столовой и втолкнули в небольшую соседнюю комнату, где семейство Лэйнов обычно завтракало. Там горела одна тусклая лампочка. Когда я стала говорить, мол, не надо, нехорошо, Дигби напомнил: живем только раз, а в могиле належимся ох как долго. И кроме того, хотя мы оба состоим в браке со страшно милыми людьми, вполне возможно, что им не хватает чего-то, в чем как раз нуждаемся мы. Эти и прочие банальности в таком же роде так и слетали с его языка. Разумеется, я очень скоро очутилась в его объятиях.

Он стоял спиной к двери специально, чтобы никто не мог неожиданно войти, не наткнувшись на его громадную фигуру. Он очень умело и со все нарастающей страстью целовал меня. Я всерьез встревожилась из-за собственного желания отвечать тем же. Снова повторилась та же история, что с Паоло в Риме, — внезапная вспышка страсти между теми, кого Дигби называл настоящим мужчиной и настоящей женщиной.