Под немедленной заменой подразумевался конец пятилетнего плана, намеченного Эллен. Конечно, если к этому плану отнесется с пониманием суд, рассматривающий дела о банкротстве.

Упаковав старую рухлядь, некогда бывшую фотоаппаратом, и прихватив коробку с фотопластинками, Эллен спустилась вниз и вышла на улицу. Разумеется, город будто вымер. Еще раньше она обнаружила, что ночная жизнь Осколы заканчивалась в девять вечера, когда закрывалось кафе Миллза. В Нью-Йорке Эллен вела ночной образ жизни, который начинался с посещения вечернего спектакля или концерта и заканчивался на рассвете, когда она возвращалась домой из ночного клуба.

«Краун Виктория» плавно скользила по Мэйн-стрит. Эллен напряженно всматривалась в темноту. Машина двигалась медленно, как похоронный катафалк. Почему? Все очень просто: в небольших городках много стариков, и с наступлением темноты пожилые водители не выходят на улицу, так как видят не дальше своего носа, а тут еще каждый уличный фонарь рассматривается как вольнодумный заговор либеральных сил.

Не видно было даже мерцания светофора. При езде на разрешенной скорости 50 миль в час можно было запросто врезаться в него и опрокинуть.

Был субботний вечер, всего лишь начало девятого, а в Осколе было темно, как в пещере. Только тускло мерцали огни кафе Миллза и табачного магазина Хэнди. Аптека Рексола была погружена в темноту, так же как и магазин модной одежды Моуд О’Дэй, который напоминал антикварную лавку, где все вещи по-прежнему казались новыми. Здесь продавались черные кожаные ремни и костюмы свободного покроя, на витрине под стеклом лежали коробочки с лентами для волос и разноцветные очки по два доллара и девяносто восемь центов.

По обе стороны Мэйн-стрит росли высокие старые дубы и клены, а в том месте, где она переходила в Маунд Роуд, все-таки горел единственный уличный фонарь, удивительное творение из железа, задуманное в виде деревца, в металлической листве которого покоилась лампочка.

Запах трубочного табака, который шел из открытых дверей магазина Хэнди, был приятным, а слабый звон тарелок, доносившийся из кафе Миллза, делал всю обстановку обыденной и умиротворенной.

Где-то вдалеке раздался рев двигателя, но затем замер. Наверное, кучка подростков пыталась завести пикап в гараже, принадлежавшем Фиску. Пикап был основным средством передвижения в округе Каямора. Здесь не было машин типа «Порше Каррера» или «Акюра НСХ». Не было и врача-ортодонта в зеркальных солнечных очках, который любил водить эти машины. Может быть, и к лучшему. Эллен была сыта по горло ортодонтами в зеркальных очках, особенно одним из них, по имени Айра Бергман.

И все же была какая-то прелесть в ранних утренних прогулках в Ист Хэмптон на «порше» Айры, когда ветер свистел в ушах. Это было в те времена, когда между ними случались частые стычки, но до открытой вражды еще не дошло.

Черт возьми, ну что значит любовь по сравнению со счастьем стать владелицей обанкротившейся газеты?

Люди в городке не прекратили покупать еженедельник, несмотря на то, что он никуда не годился. Они покупали газету, потому что Эллен внезапно ворвалась в их городок и купила ее, потому что она была новым и загадочным человеком из Нью-Йорка, бывшей журналисткой «Нью-Йорк Таймс».

Эллен остановилась около двухэтажного здания с вычурным названием «Эксельсиор Тауэр», затем она проехала еще милю по направлению к холму, старый фотоаппарат лежал на сидении рядом с ней.

Когда Эллен свернула на длинную дорогу, проходившую мимо дома судьи Терброка, ее слух уловил шум работавших на холме машин. Бросив взгляд на дом судьи, Эллен поняла, что тот был на месте; через кухонное окно было видно, как он разговаривает по телефону.