Швец нащупал уцелевшие очки и прислонился к тумбе письменного стола. Черная прядь вьющихся волос прилипла к его лбу, увлажнившемуся каплями холодного пота. Кабинет заполнился подоспевшими любопытства ради сотрудниками. Галдя, они рассматривали «вещдок», впоследствии оказавшийся похищенным из пиротехнического цеха «Мосфильма». К «лимонке» алюминиевой проволокой была прикреплена записка, которую Охрименко после предварительного осмотра протянул Швецу. На плотный лист нелинованной писчей бумаги потребительского формата были наклеены вырезанные из газеты буквы: «НЕ СВЕРНЕШЬ ТАМКО‑КОНСАЛТИНГ – ПОЛУЧИШЬ БОЕВУЮ»…

Месяц назад прокуратуре стало известно, что руководители горадминистрации и директор «Вестинбанка» по договоренности с инофирмой «Тамко‑Консалтинг» оформили 34 аккредитива на общую сумму в 850 миллионов долларов США, вывезли их за границу и разместили в западных банках. Швец не собирался предъявлять эти аккредитивы к оплате и знал об их существовании только по рассказам следователя Савельева, занимавшегося этим делом в соседнем кабинете.

– Кажется, это тебе, – протянул он записку появившемуся в дверях адресату.

Савельев пробежал ее глазами.

– Опять окно перепутали! – воскликнул он и пулей вылетел в коридор.

– Прокурору жаловаться побежал, – констатировал кто‑то в толпе собравшихся.

– Молодой еще. Не привык, – прозвучал сочувственный женский голос.

– Ну, ты так и будешь на полу сидеть? – невозмутимым басом спросил невесть откуда взявшийся опер Каменев из МУРа. – Давай лапу! Сотрудники бурно обсуждали происшествие. Кто‑то ругался, кто‑то опасливо выглядывал в разбитое окно; строили догадки, разрабатывали версии, составляли план расследования, которое никто, конечно же, вести не собирался – разве что Савельев приобщит к делу о безнадежно уплывших за бугор аккредитивах. Петр ничего этого не слышал: с помощью Каменева водрузив свои сто кило в кресло перед столом, он почувствовал вдруг, как замерло сердце, а тело стало ватным и непослушным. Стало понятно, что план на сегодняшний день, торопливо записанный на листке настольного календаря, придется значительно сократить.

– Ну‑ка, давай отсюда! – выталкивал сотрудников Каменев. – Устроили, понимаешь, сквозняк… Баба Фрося, завязывай с этим делом, после разберемся.

Уборщица Ефросинья Григорьевна, громыхая пустым ведром с инвентарным номером и аляповатой надписью «ПРОКУРАТУРА», собрала совком осколки и безмолвно удалилась.

– Ну, обложили, сволочи, – заперев дверь на ключ, возмущался Каменев. – Не успели похоронить Филонова, рванули машину министра связи, сегодня утром расстреляли троих наших на Петровско‑Разумовском, – он вынул из портфеля бутылку «Распутина», щедро плеснул водку в стаканы. – С воскресеньицем! Не бзди, Петя, нас миллионы – на всех у них гранат не хватит.

Петр выпил легко, будто воду из графина. Даже потребности занюхать рукавом не ощутил.

– Спасибо, – сказал в пустоту.

Каменев отмахнулся, завинтил бутылку.

– Ладно, пошел я. Мы с этим «чикатилой» еще не закончили. Будь!

«Чикатилой» Каменев называл сексуального маньяка, чьей жертвой стала Найденова – женщина, десять минут назад сидевшая в кресле напротив. Она была последней, двадцать седьмой, но первой из оставшихся в живых, потому что на ней, в буквальном смысле слова, его и взяли. Три года, повинуясь звериному инстинкту, он выходил на охоту; три года насиловал, расчленял трупы, его видели, о нем догадывались, но за все три года никто не составлял его словесных портретов, не обращался к населению, не пытался задержать подозрительного типа в зеленой штормовке, которого, как сейчас выяснилось, не раз замечали вблизи детсадов и школ, высматривавшим в бинокль очередную жертву.