Все смолкли и повернулись к дверям, где Бабу медленно выскользнул из рук Шары. Он неуверенно встал рядом с ней, переводя карие глаза с одного лица на другое.

— Значит, мальчик вернулся, — прошептал Рега, поворачивая голову.

Шара за руку повела Бабу вперед под усиливающийся шепоток толпы. Монахи расступались, освобождая дорогу к возвышению и мраморному трону настоятеля. Бабу прошел сквозь толпу, аккуратно ступая войлочными сапожками по полу громадного храма. Он тонул в тяжелой козьей куртке, так что подбородок едва виднелся из-за мягкой шерсти, а над ним сверкали глаза, которыми он рассматривал монахов.

Когда они приблизились, Рега поднял палец.

— Мальчик действительно реинкарнация панчен-ламы! — крикнул Рега. — Он находился в монастыре, и настоятель скрывал его. Он обманул нас. — Рега подошел к краю возвышения. — Слушайте меня, братья. Я возьму мальчика и возвращу ему законную власть. Я посажу его в Шигадзе и верну нам нашу страну.

Когда Шара и Бабу остановились перед послушниками, из толпы послышались одобрительные крики. Шара взирала на Регу в золотой мантии с дхармачакрой в руке и не могла поверить в то, что случилось за время ее отсутствия. Выходит, Рега захватил власть в монастыре.

— Китайцы идут, — прошептала она. — Мы должны эвакуировать монастырь.

Прежде чем настоятель успел ответить, Рега, услышав шепот Шары, обратился к толпе.

— Час настал, братья! — взревел он. — Китайцы нашли нас. Пора сразиться!

В этот момент настоятель наконец поднял руку, пытаясь перекричать всеобщую панику.

— Нет, мы не можем отвечать насилием на насилие. Мы должны эвакуировать монастырь, уйти еще дальше в горы…

— Сражаться! — снова прокричал Рега, выбрасывая вверх руку. — Гелтангу пора возглавить революцию и победить китайцев! Мы должны сражаться!

Монахов обуяла жажда деятельности, они ринулись к дверям. Глаза их были широко открыты, они воздевали вверх кулаки, подражая Реге. Некоторые держали в руках тяжелые медные подсвечники, другие разломали невысокое ограждение вокруг возвышения и вооружились толстыми деревянными палками. Они двинулись к дверям храма, готовясь смять любого, кто окажется на пути.

В шуме был слышен голос Реги, призывавшего их сражаться до последней капли крови, тогда как увещевания настоятеля совсем затерялись в общем гвалте.

Бабу сел на пол перед возвышением. Он глубоко вздохнул и, заведя ногу за ногу, принял позу лотоса, положил руки на колени и начал тихо мелодично напевать. Слова срывались с его губ, глаза были закрыты, на лице появилось выражение полной безмятежности. Среди всеобщего шума и смятения его спокойствие привлекло внимание находившихся рядом.

Настоятель смотрел на него с недоверчивой улыбкой. Потом он подошел к мальчику и сел рядом, несколько мгновений глядя в лицо Бабу, а потом закрыл глаза и затянул ту же заунывную мелодию. Их головы раскачивались в едином ритме, слова лились тихим ровным потоком.

Толпа монахов, образовав у возвышения полукруг, взирала на них, раздираемая между истерикой молодых послушников и неожиданным спокойствием мальчика и настоятеля. Дорже протиснулся к возвышению и присоединился к ним. Его примеру быстро последовала Шара, усевшись рядом с Бабу. Некоторые из старейшин тоже опустились на пол, подхватывая песнопение. К ним подходили все новые и новые монахи.

Голоса сливались, образуя устойчивый противоток окружающей панике. Рега на возвышении вертел головой из стороны в сторону.

— Это что еще значит? — прокричал он, пытаясь понять, откуда доносится песнопение. — Китайцы на пороге.