— Ничего, — спокойно произнес Атеа, — сразимся немного раньше, чем я предполагал.

— Он просто убьет тебя! — простонала Эмили.

Тауб стоял в окружении туземцев. Здесь была не только приближенная к нему четверка, но и другие жители деревни.

— А ты не так уж умен! — зловеще рассмеялся Патрик. — Твой пес привел меня к тебе! И теперь ты никуда не денешься, потому что я твердо решил тебя прикончить.

— Отпустите Атеа! — воскликнула Эмили. — Я сделаю все, чего вы хотите.

— Конечно, сделаешь! — грубо заявил Тауб, с которого мигом слетела вся галантность. — Ты должна быть счастлива, если я соглашусь взять тебя после дикаря.

— Он роко-туи, — нерешительно произнес кто-то.

Патрик Тауб лязгнул зубами.

— И что с того? Я уже застрелил одного вождя. Убью и второго.

Когда он поднял ружье и прицелился, Атеа спокойно сказал:

— Оно не выстрелит.

Тауб расхохотался.

— Оно выстрелит, потому что оно заряжено!

Атеа сделал шаг вперед. Эмили дрожала всем телом и вместе с тем не могла сдвинуться с места. Она была не в состоянии объяснить, что происходит. Она видела, что Атеа верит в свои слова. Он позволил мане увлечь его за собой, быть им, быть… всем. Хотя, по большому счету, сейчас Эмили понимала только одно: ее разум, разум белой женщины, не в состоянии постичь происхождение и могущество тех сил, что питали веру Атеа.

Патрик нажал на курок. Раздался щелчок, но выстрела не последовало. Он повторил, и вновь ничего не случилось. Тогда он в ярости стиснул ружье руками, будто желая переломить его, словно палку.

По толпе туземцев пронесся всеобщий вздох, напоминавший порыв сильного ветра, а потом наступила тишина. Было слышно лишь потрескивание пламени факелов в их руках.

— Брось его. Оно не будет стрелять. Я предлагаю сразиться по-честному, так, как это делают благородные воины.

Мгновенно сжав его запястье, Атеа не дал Патрику выхватить нож. Блеснув лезвием, оружие упало в траву.

Тауб был полон злобы, Атеа — с виду холоден и тверд, как камень, хотя в его душе разгоралось пламя. То была борьба на пределе сил, схватка даже не двух людей, а разных миров. В Атеа не чувствовалось ожесточения, только напряженная сосредоточенность. Вместе с тем в нем угадывалось нечто отталкивающее, непостижимое, страшное. Его противник посягал на многое. На что не дано посягать ни одному смертному, даже если он белый. А возможно, именно поэтому.

Самое главное в любом бою — нанести решающий удар. Однако в этот миг, когда полинезиец был готов сразить своего противника, Маунуту, один из преданной Патрику четверки, поднял большой камень и занес его над головой Атеа.

Не зная, что делать, Эмили схватила несколько минут назад казавшееся совершенно бесполезным ружье, вскинула его и нажала на курок. Она стреляла впервые в жизни и потому промахнулась: пуля угодила не в Маунуту, а в Патрика Тауба. Однако от неожиданности и страха туземец выронил камень и тут же был сбит с ног кулаком Атеа.

Тауб был мертв, он умер сразу, потому что пуля попала ему прямо в сердце. Такие выстрелы всегда бывают случайными, хотя, возможно, то был тот самый случай, о каком говорил Атеа.

Когда он взглянул на Эмили, она прочла в его глазах все. Настоящий мужчина готов жертвовать собой, сражаться, побеждать и умирать ради тех, кого любит. И женщина не была бы женщиной, если б, иногда сама того не желая, не подчиняла себе мечты, гордыню, тело и душу существа противоположного пола. Тем более если это женщина, родившая ему детей. Ружье в руках Патрика Тауба в самом деле не могло выстрелить, а Атеа не мог умереть. Потому что он был нужен ей и их детям.

Словно во сне, Эмили услышала чей-то вопрос:

— Ты согласен стать нашим роко-туи?

Вероятно, для Атеа это прозвучало точно так же, потому что он ответил после долгой паузы:

— Я не могу быть вашим вождем, потому что принадлежу к другому народу.