Шар хмыкнул; впрочем, это отнюдь не означало, что он веселится.

– Просто? А ты не обратил внимания на температуру?

Подсознательно Лавон давно уже замечал что‑то неладное, а с подсказки Шара понял, что задыхается. Содержание кислорода в воде, к счастью, не снизилось, но вокруг стало тепло, словно на отмелях поздней осенью: с равным успехом можно бы попробовать дышать супом.

– Фан, пусть Ворта пошевеливаются живее, – распорядился Лавон. – Или циркуляция воды улучшится, или положение станет невыносимым…

Фан что‑то ответил, но до Лавона дошло лишь невнятное бормотание. Командир вновь сосредоточился на управлении кораблем.

Проход сквозь лабиринт скал, зачастую острых, как бритва, немного приблизился, и все равно казалось, что до него еще мили и мили. Двигался корабль теперь равномерно, но медленно до боли; он не зарывался и не дергался, но и не спешил. А из‑под днища доносился оглушительный наждачный скрежет, словно жернова перемалывали глыбы размером с голову.

В конце концов Шар объявил:

– Придется останавливаться опять. На той высоте, куда мы поднялись, песок совершенно сухой, и гусеницы только переводят энергию.

– А ты уверен, что мы выдержим? – проговорил Лавон, ловя воду ртом. – Так мы по крайней мере движемся. А остановимся опускать колеса и менять шестерни, того и гляди, сваримся заживо.

– Вот если не остановимся, то сваримся наверняка, – хладнокровно ответил Шар. – Часть водорослей на судне уже погибла, да и остальные вот‑вот завянут. Верный признак, что и нас ненадолго хватит. Не думаю, что мы вообще доберемся до тени, если не повысим передачу и не прибавим скорости…

– Поворачивать надо, вот что, – шумно сглотнув, заявил один из корабельных механиков. – А еще бы правильнее и вовсе сюда не соваться. Мы созданы для жизни в воде, а не для такого ада…

– Хорошо, мы остановимся, – решил Лавон, – но назад не повернем. Это мое последнее слово. – Он постарался придать своему тону мужественную окраску, но слова механика смутили его сильнее, чем он смел признаться даже самому себе. – Шар, только прошу тебя, поторопись…

Ученый кивнул и поспешил в машинное отделение.

Минуты тянулись, как часы. Исполинский пурпурно‑золотой диск пылал и пылал в небе. Впрочем, он успел спуститься к горизонту, и теперь лучи, проникающие в иллюминатор, узкими полосами падали Лавону прямо в лицо, высвечивая каждую плавающую в рубке пылинку. Вода внутри корабля почти обжигала щеки.

Как дерзнули они по доброй воле влезть в это пекло? А ведь местность прямо по курсу – точно под «звездой», – вероятно, накалена еще сильнее.

– Лавон! Погляди на Пара!

Лавон заставил себя повернуться к союзнику. Тот приник к палубе и лежал, едва подрагивая ресничками. В глубине его тела вакуоли заметно набухли, превращаясь в крупные грушевидные пузыри, переполняя зернистую протоплазму и сдавливая темное ядро.

– Он что, умирает?

– Данная клетка гибнет, – вымолвил Пара безучастно, как всегда. – Но не смущайтесь, следуйте дальше. Многое еще предстоит узнать, и вы, возможно, выживете там, где мы выжить не в состоянии. Следуйте дальше.

– Вы… вы теперь за нас? – прошептал Лавон.

– Мы всегда были за вас. Доводите свое безрассудное предприятие до конца, В конечном счете мы выиграем, и человек тоже.

Шепот замер. Лавон вновь окликнул Пара, но тот не подавал признаков жизни.

Снизу донеслось постукивание дерева о дерево, потом в переговорной трубке прозвучал искаженный голос Шара:

– Можно трогаться.