И как по волшебству, будто услышав ее призыв, девочка повернулась к окну, произнесла что-то, чего Марни не услышала, и остальные дети засмеялись. Лицо ее было копией лица Марни, только глаза — карие. Как у Тэрри. Джинсы сидели на ней отлично, спортивная куртка пурпурного цвета очень ей шла. Пурпурный — любимый цвет Марни.

Без сомнения, это была ее дочь.

Вдруг, к своему неописуемому ужасу, Марни увидела, что девочки направляются в кафе. Она схватила газету и закрыла лицо. Руки у нее дрожали, и она оперлась локтями о столик, чтобы сдержать дрожь.

Дверь прошуршала по черному резиновому половику.

— Какой пончик ты хочешь взять, Кит? — спросила одна из девочек.

— Большой, шоколадный. Надеюсь, он поможет мне не заснуть на математике.

Остальные захихикали. Кто-то сказал:

— А мне один с бостонским кремом. Кит, ты готовилась к контрольной?

— Ага... Отец заставил.

— Моя мать меня тоже заставила, — подхватила другая девочка. — А я так хотела посмотреть видик! — Она передразнила голос матери: — «Не раньше выходных, Лизи». — Матери иногда бывают такими занудами.

— Заткнись, Лизи, — вспыхнула Кит.

— Ой, прости, — спохватилась та. — Не обижайся, Кит, я поделюсь с тобой своим пончиком.

— Ладно. Знаешь, я должна, написать контрольную на отлично, иначе распрощаюсь с баскетболом. Так папа сказал.

Звонкий голос Кит оказался гораздо выше, чем голос Марни. Девочки направились к выходу, и Марни чуть опустила газету, чтобы еще раз посмотреть на дочь. Та уже успела надкусить свой большой шоколадный пончик.

Марни сидела, не в силах пошевелиться, тупо уставившись в черно-белые газетные полосы.

Группа мальчишек с шумом вошла в кафе. Интересно, как Кит относится к мальчикам, обращает ли на них внимание? Или, может, пока ее больше увлекает баскетбол? — думала Марни.

Ты никогда не узнаешь ответов на свои вопросы, потому что Кит не твоя дочь, а дочь Кэла.

Марни медленно сложила газету, безнадежно пытаясь справиться с бурей, бушевавшей в ее исстрадавшейся душе. Что теперь? — думала она. Что же теперь делать?

Она поедет домой и будет плакать. Долго плакать. Ей необходимо выплакаться на много дней вперед. Боль пронизывала ее тело, боль почти физическая, как будто кто-то истязал ее во сне. Как много лет назад, в роддоме.

Она свернула на соседнюю улицу и окунулась в густую прохладную тень от дома, как вдруг сильная и цепкая рука схватила ее за запястье, грубо прервав печальные размышления.

— Вы пойдете со мной, — приказал Кэл Хантингдон. Голос у него дрожал. — И не смейте возражать.

Марни опасливо и обреченно подняла глаза: неужели она и вправду решила, что грим и газета в кафе ее спасут?

— Я не видела вашей машины, — пробормотала она.

— Я вашей тоже. Свою, я оставил на соседней улице. Идемте.

Он потянул ее за руку, словно отец восьмилетнюю дочь.

Рука у него была теплой, и Марни боялась признаться себе, что ей нравится его прикосновение. Ей нравился его рост, его коричневая рубашка, облегавшая тело, и то, как застегнут воротник...

— Вы не видели моей машины, потому что я одолжила машину подруги.

— Я ожидал чего-то в таком роде, поэтому и следил за вами.

— А вам не следует быть на работе? Тот роскошный дом, мимо которого я сегодня проезжала, наверняка требует регулярной оплаты.

— Он оплачен, Марни Карстайрс. Как и каждая ель, и сосна, как каждая травинка на моей земле. Меня удивляет лишь то, что вы так и не решились позвонить в дверь, чтобы полюбоваться нашей мебелью.

Марни промолчала. Они подошли к «чероки».