Никто не пытался меня ликвидировать, никто не пытался меня купить, никто вообще ничего не пытался сделать. Даже сказочек про плохо работающие телефоны не рассказывали. В общем, никого там не беспокоит, что их собственным времяпрепровождением в ту роковую пятницу интересуются. Более того. Никто, кажется, и не подозревает, что пятница была роковой. Так что остаешься ты, которая заведомо ни при чем, Казанцев, которому ты обеспечиваешь железное алиби, Оленька и твоя Лариса Михайловна. Или еще кто?
— Ну… заходят многие. — Ланка задвинула-выдвинула злополучный ящик, сунула в стакан откатившийся в сторону карандаш. — Но тогда получается ужасно сложно. Слишком сложно. Добыть ключи, выяснить про пустующее помещение… Мы ведь особо не докладываем, все привыкли, что в студии всегда кто-то есть. А зачем Оленьке или Ларисе Михайловне?..
— Оленькиных резонов нам с тобой не понять, даже и не пытайся. Тебе отомстить, оградить ненаглядного от посягательств очередной пиявки, да все, что угодно. Но тогда придется предположить, что она — великая актриса, переплюнувшая Сару Бернар и Комиссаржевскую, вместе взятых. Мы же обе на ее истерику любовались — невозможно так достоверно сыграть. Не верю. А вот Лариса Михайловна — это любопытно. Я тут давеча демонстрировала чудеса хитрости, врала, как целое стадо сивых меринов, и в итоге выяснила — в «Улыбку» она была записана на одиннадцать утра, я, между прочим, даже с врачом побеседовала, в кресле Лариса Михайловна сидела с одиннадцати до начала первого. Дальше — аут. Где дача, какая дача, чья дача и, главное, когда дача? У нее случайно не было возможности за твоей спиной чего-нибудь химичить, ну там, со счетами, дебет-кредит, прибыль-убыль, не знаю, я ничего не понимаю в бухгалтерии.
Ланка грустно усмехнулась:
— Я, к сожалению, тоже. Но при чем тогда эта девица? Она-то, наверное, в бухгалтерии понимала еще меньше?
— В бухгалтерии, может, и меньше, зато у нее обширные и разнообразные знакомства, в том числе, не исключено, что и среди финансовых работников. Могла случайно что-то узнать…
Ланка отреагировала на мое рассуждение бессмертным:
— Черт побери!
Друзья мои, прекрасен наш Союз!
М. С. Горбачев
Бриллианты ждали дома. Сразу два. Точнее, двое. Право, это не частная квартира, а какой-то проходной двор! Ну ладно, Кешка, свой человек, когда он не появляется, даже скучно. И ему всегда можно сказать «Глебов, брысь, а?» — исчезнет без всяких обид. Тактичный. Вот и сейчас выродил нечто, похожее на извинения:
— Рит, ты не сердись, что мы вот так, если мы не в тему, только скажи! Но… обсудить-то надо… — и добавил совсем уж жалобно. — Я тебе еды принес, вот, — он протянул мне коробочку. — Рыбка… Вкусная… Еще теплая…
Можно ли на него сердиться?!
А вот наглый Ильин даже бровью не повел. Он что, думает, раз он мне замок менял, теперь можно этот замок открывать, когда захочется?
— А я-то считал, здесь рады гостям… — задумчиво молвил Никита, слегка улыбаясь.
Но Маргариту Львовну голыми руками не возьмешь!
— Гости, дорогой мой, стучат в дверь и незваными не ходят. Иннокентий, не слушай, к тебе это не относится, ты тут не гость, а вполне полноправная личность. В крайнем случае за хлебом отправлю или компьютер чинить посажу.
Глебовская физиономия явственно отразила стремление немедленно бежать, причем сразу в двух направлениях. Победил, конечно, компьютер.
— А… что… что-то не работает?
Я вернула его на место.
— Да сиди ты, все в порядке, даже хлеб есть, это я так, чтобы некоторые немного в чувство пришли…
«Некоторый» шевельнул под столом ногой, и прямо на меня выкатился… арбуз. |