|
.. Хотелось остановить ее, да не было сил крикнуть, шевельнуться -- оторопь брала, костенела душа, стыла кровь. "Господи! Господи!.. -- зашелся кто-то сзади меня. -- Что деется! Что деется!" Я очнулся: в клуне глухой кашель, хрип -- солдаты плакали "про себя", давя разбухшую боль в груди, и каждый думал, что плачет только он один -- такой жалостливый уродился, и если ударится в голос -- спугнет женщину, не в себе которая, и она, очнувшись, упадет замертво. Потом на экране появилась хозяйка избы, занятой врагом-фашистом, чистившая острым ножом картошку. Она встретила квартирантку, тешившуюся в постели с оккупантами, таким взглядом, что я совершенно "вживе" вспомнил: "Перышко по тебе скучает"... "Немецкая подстилка!", "потаскушка!", "простигосподи!" -- как только не крестили бойцы сожительницу немецкого офицера и, нетерпеливо ерзая, подсказывали хозяйке, от одного взгляда которой попятилась с кухни продажная тварь: "Пырни ее! Пырни ножиком-то!" Когда же возлюбленная фашиста забилась в истерике, уверяя лупоглазого Ганса в том, что хозяйка-змея прикончит их, со всех сторон удовлетворенно раздалось: "А-а, падлаТы что же думала?!" ...Целую вечность спустя я поднимался по скрипучей лестнице старого замоскворецкого дома и на каждом пролете переводил дух, решая про себя задачу: не задать ли стрекача? Первый раз в жизни шел я к настоящей живой артистке! Страшно-то как! Пересилив-таки себя, дошел я до нужной двери, перевел еще раз дух и позвонил, ожидая, что мне откроет горничная, непременно хорошенькая и в белом фартучке. Но дверь отворила сама артистка и, приветливо улыбаясь, пропустила меня в прихожую. -- Вы такая же точно, как в кино! -- неожиданно для самого себя ляпнул я. -- Ра-азве?! -- по-молодому звонким и растяжным голосом удивилась артистка, и я узнал все ту же, что и в довоенном кино, располагающую к себе, чуть лукавую, с искоркой в карих глазах улыбку. -- Ну, давайте знакомиться! -- Она подала руку и, сразу посерьезнев, окинула меня быстрым и проницательным взглядом, в котором светилась природная широта души, может быть, даже удаль, но все это было уже притушено временем и глубоко таимой, да все же угадывающейся печалью. -- Так вот вы какой! -- несколько смешавшись, как бы невпопад, сказала она, чувствуя, что я вглядываюсь в нее слишком пристально. -- А вы вот какая! -- разом справившись со смущением и скованностью, отозвался я почти грустно, почувствовав пережитое этой женщиной большое горе, совершенно для всех одинаковое, хоть для моих деревенских теток, хоть для артисток. Сделав такое открытие, я почувствовал себя проще и свободней в квартире артистов. |
